Бета Семь при ближайшем рассмотрении
Шрифт:
«Это, наверное, именно то безмолвие, которое и называют гробовой тишиной, – думал Густов. – И не случайно. Абсолютная тишина противоестественна для человека, она пугает, потому что подсознательно связывается со смертью. Смерть – это абсолютная тишина».
Сидеть было неудобно, и он слегка изменил позу. Внезапно сердце его забилось. Прямо перед ним стояла Валентина. В легком белом платье, в том самом, которое было на ней во время того последнего разговора. И смотрела она на него так же, как тогда: печально и недоумевающе. Она покачала головой. Так же, как тогда, когда сказала, что не может остаться
Густов закрыл глаза. Удивительная была галлюцинация, поразительно яркая. Сейчас он снова посмотрит перед собой и увидит лишь прозрачное мерцание круглых стен. Он открыл глаза. Валентина по-прежнему стояла перед ним. Она покачала головой и сказала грустно:
– Видишь, я, наверное, не ошиблась. Ты даже не хочешь смотреть на меня…
– Валя, – прошептал он, чувствуя, как сердце его сжалось от печальной нежности и потянулось к его бывшей жене.
– Ты что-то сказал? – спросил Надеждин, открывая глаза.
Они не видели ее. Они не могли ее видеть. Это была его галлюцинация, только его. Может быть, в другое время и в другом месте он лишь пожал бы плечами перед этой игрой воображения, но сейчас каждый нерв его был возбужден, и бесплотное порождение его памяти казалось реальнее нереальности их круглой тюрьмы.
– Ничего, – пробормотал он.
Если бы он только благополучно вернулся на Землю, если бы он только мог прижать к себе настоящую, живую Валю, теплую, дрожащую, ощутить запах ее волос… Он бы обязательно нашел слова, которых не нашел тогда, во время того последнего разговора. Она бы поняла.
– Не знаю, – медленно покачала головой Валентина, – не знаю, пойму ли я тебя.
– Но ты же пришла! – забыв о товарищах, громко крикнул он. – Ты пришла сама.
– Наверное, потому, что была нужна тебе.
– Володя, – Марков испуганно посмотрел на товарища, – что с тобой?
– Ничего особенного, – усмехнулся Густов, – просто я разговариваю с Валентиной – она сейчас стоит передо мной.
– Этого не может быть, – прошептал Надеждин.
– Я знаю, – вздохнул Густов.
– Я тоже вижу ее… Валентина, простите…
– За что, Коленька?
– Я…
Валентина медленно покачала головой и растаяла, исчезла.
Густов почувствовал, как в горле его застрял жаркий комочек, который мешал дышать, а на глазах навернулись слезы. Этого еще не хватало…
– Ребята, – задумчиво сказал Надеждин, – я не специалист по галлюцинациям, но разве могут видеть одну галлюцинацию сразу два человека?
– Три, – добавил Марков. – В конце я тоже увидел Валентину. И это невозможно.
– Значит, нами как-то манипулируют. Володя, ты вспоминал свою бывшую жену перед тем, как она появилась? – спросил Надеждин.
– Не-ет, – неуверенно протянул Густов. – Нет как будто… Хотя вообще-то… я часто думаю о ней.
– Странно…
Они замолчали. Время, казалось, тоже не могло преодолеть плотную тишину и остановилось.
Надеждину почудилось, что он ощущает некую странную щекотку в голове, словно кто-то бесконечно осторожно перебирал содержимое его мозга, осматривал и клал на место. Внезапно он увидел перед собой сына. Двухлетний Алешка широко
Все было понятно. Они просто проецировали перед ними образы, хранившиеся в их памяти. Они, оказывается, многое умели, эти существа. Он знал, что никакого Алешки перед ним нет, что это просто какая-то дьявольская голограмма, какое-то компьютерное воплощение образов его памяти, но он ничего не мог с собой поделать. Так курчавились светлые волосенки над высоким выпуклым лобиком, так лучились глазки сына, так весело протягивал он крошечные ручонки, что Надеждин вскочил на ноги.
– Алешенька, маленький, – пробормотал он, делая шаг навстречу сыну.
– Па! – завизжал мальчик и бросился к отцу. Он бросился, но остался на месте, и в глазах его появилось выражение обиды, рот скривился. Он с трудом удерживался от плача.
– Понимаешь, маленький, – беспомощно пробормотал Надеждин, – понимаешь… – Он вздохнул и помотал головой.
Щемящая жалость и любовь переполняли его. Пусть перед ним компьютерный фантом, он понимал это только сознанием. Чувства его ничего не хотели знать. Они толкали его к сыну, требуя, чтоб он немедленно взял малыша на руки и поднял легонькое тельце. Алешка любил, когда он поднимал его высоко вверх. Ему было страшно и весело. Он закрывал глаза, но смеялся. Он не выдержал и протянул руки к сыну, но сын исчезал на глазах. Сначала он поблек, потом вздрогнул, покачнулся и исчез.
Надеждин ощутил странное облегчение. По крайней мере, он больше не видел горькой обиды и героической борьбы со слезами. Алеша…
– Да, – сказал Марков, – это они делают. Видно, по очереди.
– Сразу они не могут проецировать перед нами содержимое наших мозгов, – кивнул Густов.
– А вот и мое содержимое, – вздохнул Марков, глядя на мать.
Она поправила прическу таким бесконечно знакомым жестом и укоризненно покачала головой.
– Я все-таки твоя мать, сынок, и несколько старше тебя, а ты сидишь.
– Ты такая же, мам, – засмеялся Марков, – всегда с претензиями.
– Это ты не забываешь сообщить мне, а вот поздороваться с матерью ты и не подумал. Конечно, на то она и мать…
– Прости, ма, но ты ведь фантом, поэтому…
– Не знаю, не знаю, я в таких вещах не очень разбираюсь, но когда я вижу сына…
На мгновение на её лице появилось выражение крайнего недоумения, потом она вздрогнула и растаяла.
– Ну что ж, – пожал плечами Надеждин, – спасибо им и за это. Грустное, но все же развлечение.
Они замолчали, каждый наедине со своими воспоминаниями, растревоженными происшедшим.
Мало того, думал Надеждин, что они фактически пленники, их хозяева бесцеремонно копаются в их мозгах, их памяти. Не то чтобы у него были какие-то постыдные секреты, но все равно ощущение, что тебя бесцеремонно вывертывают наизнанку, было неприятным и оскорбительным. Еще одно доказательство их положения пленников. Земная техника тоже позволяла анализировать работу мозга, но там это делалось только для лечения людей с расстроенной психикой, да и то для этого требовалось согласие множества специалистов, от врачей до социологов.