Бетховен
Шрифт:
Вечером он присутствовал на представлении, с безумным взглядом, замкнувшись в мире тишины и болезненного шума в ушах.
В то же время он получил заказ: русский князь Николай Борисович Голицын, виолончелист-дилетант и страстный любитель музыки, попросил его написать три квартета и самому назначить цену Бетховен согласился, уточнив, что не может ничего обещать в плане срока исполнения заказа.
В тот момент он был полностью поглощен другим замыслом — Девятой симфонией. Никакими силами нельзя было оторвать его от этой работы. Его друзья Лихновский и Дитрихштейн умоляли его сочинить мессу для императора; он вроде бы поддался на уговоры, но отложил этот проект «на потом», поскольку временные рамки ему поставили слишком жесткие. Это был не лучший способ снискать покровительство
Точно так же он отвергал возобновляемые предложения написать новую оперу. Разве «Фиделио» не имел успеха? Немецкой опере необходимы такие произведения, чтобы затмить торжество итальянцев с их оперой-буффа. Бетховен сам это прекрасно понимал. Он, кстати, всячески обхаживал Карла Марию фон Вебера, познавшего славу двумя годами ранее со своим «Вольным стрелком». За некоторое время до описываемых событий он пригласил Вебера на ужин с друзьями. «Этот неотесанный и отталкивающий человек просто-таки ухаживал за мной и прислуживал мне за столом с таким старанием, словно я был дамой», — рассказывал композитор.
Но ему самому было недосуг заниматься новой оперой. Лихновский предлагал всё новые сюжеты: трагедии Вольтера «Заир», «Магомет», даже «Федру», которую, кстати, написал не Вольтер [21] . Друг Бетховена адвокат Бах предложил вернуться к старому замыслу «Заговора Фиеско в Генуе» по трагедии Шиллера — всё тщетно. Даже Галленберг, супруг Джульетты Гвиччарди, кое-как перебивавшийся театральными постановками, пока красавица Джульетта выжимала все соки из своих любовников, неожиданно возник с уговорами — Бетховен отказался наотрез. Понятно, что он не испытывал никакого желания общаться с этой парой. Старые раны долго болят.
21
«Федру» написал Ж. Расин.
Потом настал черед Франца Грильпарцера, уже прославившегося поэта и драматурга, бывшего не в ладах с цензурой из-за своих нетрадиционных религиозных воззрений. Он подружился с композитором и предложил ему сотрудничать: они напишут оперу-феерию о Мелузине [22] . Бетховену нравился Грильпарцер, который бесконечно им восхищался. Но предложение оперы о Мелузине показалось ему легковесным. В плане оперы его единственным желанием и высшим стремлением было написать «Фауста», в чем он и признавался в апреле 1823 года:
22
Фея из кельтских легенд, супруга графа Раймонда, покровительница рода Лузиньянов.
«Я пишу вовсе не то, что мне бы больше всего хотелось, а то, что нужно ради получения денег. Я не хочу этим сказать, что пишу только ради денег. Как только пройдет этот период, я надеюсь, наконец, написать то, что считаю для себя высочайшим в искусстве — „Фауста“».
В самом деле, был ли на тот момент сюжет, более достойный его, уходящий в самую глубину немецкой культуры, германских легенд и метафизических вопросов человека перед лицом смерти и выбора собственной судьбы?
Жизнь и творчество… Мысли о жизни Бетховена в 1823 году, в разгар написания Девятой симфонии — этого памятника радости, мечты о всеобщем братстве, — внушают двоякое чувство. Всё было плохо. Подписка на «Торжественную мессу» почти не встретила отклика несмотря на всё его упорство. Эрцгерцог Рудольф, живший тогда в Вене, не давал ему покоя. «Кардинал прожил здесь четыре недели, и всё это время я должен был давать ему уроки каждый день по два с половиной-три часа, — писал он Рису, — он отнял у меня много времени». Работа художника заключается еще и в том, чтобы оградить себя от докучливых…
Как будто глухоты было мало, его подвели и глаза. В апреле он подхватил острый
Именно в апреле он согласился встретиться с мальчиком, о котором ему рассказывали чудеса, — вундеркиндом, виртуозом по имени Ференц Лист. Ему было 11 лет, а он уже давал концерты, производя неизгладимое впечатление своим талантом импровизатора. Он мечтал о встрече с Бетховеном. Даже просил Шиндлера замолвить за него словечко перед маэстро, чтобы тот дал ему тему в запечатанном конверте, которую он извлечет оттуда на ближайшем концерте и станет импровизировать. На концерт Бетховен не пошел — что бы он там услышал? Но несколько дней спустя в дверь постучался юный Лист; рядом с ним был его учитель Черни. Полвека спустя Лист оставит воспоминание об этой встрече, возможно, приукрашенное с годами:
«Он какое-то время смотрел на нас с мрачным видом, обменялся несколькими быстрыми фразами с Черни, потом замолчал, а мой добрый учитель знаком велел мне сесть за рояль. Я сыграл сначала небольшую пьесу Риса. Когда я закончил, Бетховен спросил, могу ли я сыграть какую-нибудь фугу Баха. Я выбрал фугу до минор из „Хорошо темперированного клавира“. „Можешь транспонировать ее в другую тональность?“ — спросил Бетховен. К счастью, я смог. Взяв последний аккорд, я взглянул на него. В меня впился пронзительный, жгучий и мрачный взгляд великого маэстро. Но вдруг его черты смягчились от доброй улыбки; Бетховен подошел ко мне, наклонился, положил руку мне на голову, несколько раз погладил по волосам и прошептал: „Вот чертенок! Каков пострел! ‹…› Ладно! Ты счастливец и сделаешь счастливыми других людей. Нет ничего лучше, ничего прекраснее“».
Тогда же, в апреле, произошла радостная встреча со скрипачом Игнацем Шуппанцигом, вернувшимся из России. Это был друг. Их знакомство длилось более двадцати лет. Шуппанциг всегда пламенно отстаивал квартеты Бетховена, исполняя их со своим ансамблем как можно чаще. Бетховен написал для него шутливый канон «Похвала тучности». Шуппанциг был видный мужчина: огромный, колоритный, Людвиг называл его «лордом Фальстафом». С ним он поделился своими планами, совпадавшими с самым глубоким желанием, — написать новые квартеты. Это его прибежище, идеальная форма, чтобы дать волю своим раздумьям и музыкальной мысли. Вдали от грохота оркестра квартет, благодаря экономии средств и идеальному совершенству ограниченного состава, позволяет достичь высшей чистоты. Едва вернувшись, добрый Шуппанциг принялся устраивать концерты своего ансамбля, чтобы снова исполнить старые квартеты Бетховена — Восьмой и Десятый. Успех был, но не бесспорный. Похоже, что эта строгая, серьезная, глубокая музыка в Вене вышла из моды.
Бетховен был далеко от города. Уехал на лето в Хётцендорф по приглашению богатого барона фон Проная, который роскошно устроил композитора в своем замке. Это было лето напряженного труда, выполнения огромной задачи облечь в некую форму обобщение целой музыкальной жизни. Замысел вызревал уже почти три десятилетия — это будет Девятая симфония.
Жизнь в Хётцендорфе должна была стать чудесной — но быстро сделалась невыносимой. Бетховен совершил ошибку, пригласив Шиндлера приехать к нему на несколько дней, и тот всё больше раздражал его, хотя и оказывал кое-какие услуги. Надо сказать, что Шиндлер, напыщенный индюк, был невыносимо самодоволен. Несколько разбираясь в музыке, он то обращался с Бетховеном на равных, объясняя ему как товарищ, что ему следует писать, то становился прилипчиво подобострастен, и это было особенно неприятно Бетховену, внушая ему чувство гадливости и презрения. Он придирался ко всему, цеплялся к мелочам, лез со своими советами — об этом можно судить по разговорным тетрадям. Бетховен выходил из терпения, закипал от бешенства. В конце концов он избавится от Шиндлера (на время) в следующем году. А хозяин замка, барон фон Пронай, быстро вывел его из себя, поскольку намеревался вознаградить себя за гостеприимство беседами с великом человеком, при этом прося его не шуметь в своей комнате. Бетховен нарочно стал ему досаждать и быстро сбежал из золотой клетки в Баден.