Бьется сердце
Шрифт:
— Неправильно!! — одним духом отозвался класс.
— Не имела права выгонять его!
— Пеструха всегда злобится…
Аласов поднял глаза и увидал за партой у окна личико Лиры Пестряковой. Оно было бледно, девушка судорожно перебирала косы на груди. Бедная девочка, это ведь о её матери так…
Вот тебе задачка, уважаемый классный руководитель: болезненное самолюбие паренька, отчим, неумная вспыльчивость учительницы, обострённая атмосфера в классе… А если узел распутать, пойти за ниточкой, то приведёт она не
Он так и сказал вслух, не боясь уронить в глазах ребят своего учительского престижа. Классовод обязан был прежде всех обратить внимание на драму в семье Гоши Кудаисова. Однако вы, комсомольцы, тоже хороши, раз уж договорились только правду… Боялись обидеть Гошу, боялись сказать вслух, боялись, что пьяница может намять бока. Боялись всего понемножку и сидели сложа руки, благо есть оправдание. Самая прекрасная позиция для боевой молодёжной организации!
— В общем, сейчас Егору Кудаисову нужна самая скорая и самая конкретная помощь. Прямо же отсюда, с собрания, я к нему и отправлюсь. Если кто хочет со мной, доводите собрание до конца, я подожду в учительской…
— Все пойдём!
— Нет уж! — Саша Брагин снова ощутил под собой председательское кресло. — Сергей Эргисович, мы это сейчас обсудим, выделим для посещения…
— Выделяйте, — сказал Аласов. — Я жду вас… А меня уж извините, что не досижу до конца, есть дела.
Сейчас лучше всего было оставить ребят одних, дать им поговорить без учителя, со всей возможной откровенностью.
«А что же о Пестряковой ничего им не сказал?» — спросил Аласов сам себя, выходя из класса. Если «только правду» — выскажи вслух, что думаешь о её поступке! Как бы не так…
За дверью класса с новой силой забурлило. Выходит, не бессмысленно кончается это собрание, что-то стронулось с мели.
Идти с классным руководителем собрание поручило комсоргу и двум подружкам, Нине и Вере. Девушки были неразлучницами, за что в классе их прозвали «двойняшками», хотя одна была прямой противоположностью другой: Нина Габышева — тоненькая и мечтательная, а Вера, напротив, толстушка-хохотушка. И фамилия у неё подходящая — Тегюрюкова.
Они прошли деревню из конца в конец, неподалёку от колхозной электростанции остановились у дощатой халупы-времянки, одного из тех строений, что сколачивают за неделю — крышу кроют чем попало, стены для тепла засыпают опилками. Вместо ручки к двери был приколочен обрубок толстой верёвки.
Поочерёдно они нырнули в халупу. На приветствие никто не ответил. Комната без мебели, с почерневшими от копоти стенами и мутным оконцем могла бы показаться нежилой, если бы в дальнем тёмном углу не происходило нечто странное: взлетали руки, слышался детский плач и грозный мужской рык, причитала женщина. Аласов с порога кинулся туда. Плечистый мужик, пьяный, в разодранной рубахе, душил на кровати женщину. Гоша
— Мать… мама, отдай… — кричал Гоша.
Женщина уже хрипела, белки глаз у неё выкатились, на губах была пена:
— Нет… не-ет… Лучше доконай… Не… Убей, убей! У-ух…
— Мама! Отдай!..
Гоша вцепился в мужика зубами, тот одним движением плеча отшвырнул его на середину комнаты. Аласов бросился к душителю, рывком развернул его на себя и что было сил ударил кулаком в заросшую рыжей щетиной морду. Детина саженного роста, раскинув руки, полетел спиной к противоположной стене. Такой удар сгоряча… Силясь понять, что произошло, он полежал с минуту, сосредоточенно глядя на разодранную рубаху, потом поднял глаза на Аласова и вдруг с неожиданной прытью вскочил на ноги, схватил широкий кухонный нож с плиты.
— А-а… В моём доме…
— Брось нож! — приказал Аласов и весь напрягся; пьяный шёл на него, пригнувшись и широко расставляя ноги.
Нина с Верой, визжа, рванулись к двери. Саша Брагин, очутившись на пути пьяного, кинулся к Аласову — не то хотел прикрыть учителя собой, не то спастись за его спиной.
— Брось нож! — крикнул Аласов ещё раз. И тут же, сделав обманное движение в сторону, ахнул пьяного в подбородок. Тот снова отлетел в сторону, нож со звоном ударился о пол.
Теперь мужик долго не поднимался, только в горле его клокотало, как в чане.
Тихо скулили девочки-сестрёнки, забившись к матери на кровать.
Аласов тяжело перевёл дух: вот чертовщина какая…
Удовлетворившись полученной взбучкой, пьяница медленно стал застёгивать пуговицы, тыльной стороной ладони стёр кровь с губы. Потом осторожно, словно желая убедиться, на месте ли, поворочал рукой свою челюсть.
— Скажи пожалуйста, — сказал разочарованно. — А ещё учителем называется…
И, шатаясь, вышел.
Молча стоял посреди комнаты Аласов. Ах, как нехорошо вышло!
— Жива? — склонился он к женщине.
Та потянула на себя одеяло.
— И без того умираю, почками мучаюсь… Задушил бы — так одним разом… — Она замолчала и, вопрошающе уставившись на Аласова, даже голову приподняла от подушки: — Погоди, ты ведь… Аласов, никак? Серёжа?
Костлявое лицо, жилы на висках, туго обтянутые кожей скулы — нет, Аласов решительно не знал этой женщины.
— А я ведь Аксю, Аксинья, дочь Седорэпэн… — женщина сомкнула чёрные свои веки, превозмогая боль. — Не узнать теперь меня… А маленькими ведь вместе на сайылыкебегали.
— Аксю, дорогая! — вырвалось у Аласова. — Как же тебя не знать? — Он положил свою ладонь на горячую руку женщины, слегка пожав её. — Здравствуй, Ксюша. Мы тебя, в ребятах, ещё Сэрбэкэдразнили, у тебя такие волосёнки были остриженные.