Беверли-Хиллз

Бут Пат

– Я опять осталась совсем одна, Грэхем. Со мной рядом нет никого, но я должна делать то, что делал Уинти. И у меня есть теперь «Шато дель Мадрид». Мне бы хотелось, чтобы ты когда-нибудь увидел «Шато дель Мадрид». Это прекрасный отель. И он превзойдет в скором времени «Сансет». Уже сейчас многие говорят, что он гораздо лучше. Уверена, что это доводит бедного Роберта до безумия.

Возможно, по какой-то астральной связи лежащий перед Паулой полутруп воспринимал смысл того, что она говорит. Весть о том, что Роберт переживает не лучшие

времена, должна была доставить ему удовольствие.

– Он ненавидит меня с той ночи. Он так и не поверил мне, а ведь мы так любили друг друга, так сильно любили… И все же он не поверил. Почему? Можешь ли ты понять это? Я, например, не могу. – Паула вгляделась в неподвижное тело Грэхема, и сердце ее болезненно сжалось.

– Бедный, бедный Грэхем. Вся твоя вина в том, что ты любил меня. Может, все было бы по-другому, если б я могла ответить тебе любовью…

Слезы навернулись у нее в уголках глаз. Они набухали, увеличивались в размерах, а затем, словно самоубийцы, прыгающие в отчаянии с небоскреба, стремительно скатились вниз по щекам.

– Уинти больше нет… Теперь мы снова одни против всех, и все же мы победим. Ведь правда, Грэхем?

Кто-то вежливо кашлянул у нее за спиной, информируя о своем присутствии. Паула оглянулась. Молодой врач, войдя в палату, старался привлечь ее внимание.

– Мисс Хоуп? Мне было очень горько услышать печальные новости о мистере Тауэре.

Она растерянно улыбнулась и принялась поспешно вытирать слезы.

– Я до сих пор не могу в это поверить, – честно призналась она.

– Вы еще находитесь в шоке. Обычно так бывает, – мягко произнес он с явным сочувствием.

Паула решила сменить тему:

– Как обстоят дела у мистера Овендена?

– Никак! Вернее, никаких перемен. Да их и не может быть. Его состояние стабильно, но он в глубокой коме. Боюсь, что так может продолжаться годами.

Он замолчал, но Паула поняла, что его интересует.

– Я единственная наследница мистера Тауэра. Пусть все остается как прежде.

– Мой долг предупредить вас, что перспективы не слишком обнадеживающие. У него наблюдается некоторая мозговая активность, но я больше чем уверен, что он никогда не придет в сознание. Вам обойдется в целое состояние…

– Это не имеет значения, – отрезала Паула.

– Что ж, ему… если можно так сказать, повезло.

Врач поглядел на несчастного Грэхема, потом вновь на Паулу. Он понял, что выразился весьма неудачно.

– Он единственный, кто у меня остался, – сказала она.

Разговаривая, Паула и доктор стояли спиной к кровати и не заметили, как пальцы Грэхема сжались и разжались, и это слабое движение повторилось несколько раз. Затем рука вновь застыла неподвижно, и больной вновь погрузился в абсолютный покой своей комы.

– Хватит с меня! Забудем о том, что ты там понаписал в своем бредовом сценарии, и ответь вразумительно лишь на один вопрос. «Рыба, выброшенная на сушу» – такова идея главного героя?

Или нет?

Стены трейлера Хартфорда, в котором проводились производственные совещания, завибрировали от громового голоса Роберта. В робкого сценариста он вонзился, как кулак в живую плоть, после чего пару секунд царила полная тишина.

– Я думаю, Роберт прав, – сказала Зуки Марлоу, одновременно выставляя напоказ свои длинные ноги. Хартфорд обладал именем, приносящим доход, и постелью, в которой ей было приятно. Значит, он должен быть прав, даже когда совсем не прав.

– Хорошо, пусть… да, герой – «это рыба, вытащенная на сушу», но зачем же делать из него полного кретина и дремучего невежду? Если так, то он к концу начнет по суше плавать, будто никогда не слышал, что для этого есть гребаный океан.

Пальцы Роберта Хартфорда прекратили отбивать дробь по обложке сценария.

– Прошу не употреблять подобных слов в присутствии Зуки, – сказал он.

Упрек, произнесенный устами кинозвезды, пригвоздил несчастного сценариста к стулу. Он злился на себя за свою покорность, на них за то, что эти люди вытворяют с его сценарием, и еще на то, что не выиграл в государственной лотерее десяток миллионов и поэтому не может во всеуслышание сказать этим законченным идиотам, кто они есть на самом деле.

Режиссер, выступавший в роли рефери в споре, принял сторону заведомого победителя.

– Я склонен согласиться с Робертом и Зуки, – произнес он медленно, как если бы взвешивал все «за» и «против». – Можешь ли ты переписать сценарий в этом ключе?

Невысказанное им: «Если не сможешь, то мы найдем того, кто сможет», – ясно угадывалось и повисло как дамоклов меч.

– Да, конечно, я могу переписать все в этом ключе, и могу даже перевернуть все вверх тормашками и превратить в мюзикл или, если угодно, перенести действие в Древний Рим, но только сомневаюсь, что люди будут смотреть эту белиберду.

– Некоторые из присутствующих здесь знают, что люди хотят смотреть, а что нет, – немедленно парировал дерзкий выпад сценариста Роберт.

– Единственное, в чем я абсолютно уверен насчет будущего, это то, что, в сущности, непредсказуемо, особенно когда дело касается кино, – сказал сценарист. Он уже жалел, что из-за глупого идеализма выступил против всемогущей кинозвезды, но все же гнул свою линию.

Роберт Хартфорд воспринял слова сценариста на удивление спокойно. Во всяком случае, голос его был спокоен:

– Если ты в себе не сомневаешься, значит, убеждать тебя бесполезно.

Последовало долгое молчание.

– Тогда в отсутствие прямых указаний от всевышнего и отставив пока в сторону права, оговоренные в контракте, мы, вероятно, в нашем тесном кругу можем решить вопрос демократически, то есть большинством голосов.

Чуть заметный сарказм промелькнул в его последней фразе. Он бросил взгляд на Зуки, потом на режиссера.

– Роберт прав, – тотчас поддержала его партнерша по фильму.