Бейкер-стрит на Петроградской
Шрифт:
А Козинцева боялся!
Боялся показаться дураком...
Тягот я от него натерпелся. Он часто бывал несправедлив, предвзят, невнимателен. Но он был крупный человек, я это всегда в нем чувствовал. Он с нами общался как с равными, не делая никаких скидок. Мы вынуждены
были хотя бы пытаться дотянуться до заданного уровня. Становились на цыпочки. Я от этого очень уставал.
Положение мое в среде однокашников было неравное: я не видел картин, которые они видели, не знал того, что они знали. И я все что-то дочитывал, досматривал. Козинцев был настоящим Учителем. Это в особенности
Вот несколько его «афоризмов», взятых мной не из его книг, а из моих тетрадей, услышанных мною лично:
— Самый главный вред для искусства — мастерство.
— Точность — враг штампа.
— Опасайтесь всего, что похоже на вдохновение.
— Бойтесь слова «вообще».
— Проблема крупности плана — это проблема глаз.
— Формула «в жизни так бывает» не имеет отношения к художественной правде.
— Толстой мучился: не есть ли искусство — барская прихоть?
— Найти, открыть и показать, а не сочинить и придумать.
— Когда человеку трудно — он шутит или насвистывает. Это заметил Чехов.
— Плохо, когда все, наполняющее кадр, им и исчерпано. Кадр должен иметь корешки во все стороны.
— Стиль — есть пристрастие художника к материалу. Стилизация — взятая напрокат сумма приемов.
— От каждого актера нужно брать свое: от Смоктуновского — духовность, от Вертинской — ее восемнадцать лет.
— Делать из зрителя соавтора. Цепь ассоциаций нужно рвать. Пусть-ка он восстанавливает в своей голове целое.
— Бойтесь кадров «для настроения»...
Тут я прервусь. Учитель упрекал Марлена Хуциева за «настроенческие» кадры Москвы в его картинах. Теперь ясно — Учитель был неправ. Хуциев «документировал» время.
Мысли Козинцева в то время занимали два гения — Шекспир и Гоголь.
Про Шекспира он говорил, что тот исследовал жизнь на старом, ветхом материале — экранизировал и инсценировал старые сюжеты.
А прозу Гоголя называл выдающимся примером «авторского голоса».
Хрущева во главе страны не стало, но «оттепельное» настроение еще не выветрилось. Поэтому среди нас еще жило желание делать острое, социально-проблемное кино. Вокруг этого велись все разговоры на курсах, об этом мы мечтали, когда заглядывали в свое будущее. В этом была — теперь это бесспорно — главная цель Учителя: разбудить в нас гражданскую позицию, вырастить чувство ответственности.
Хотя смолоду, и он нам в этом признавался, Козинцев испытывал пристрастие к «низким» жанрам, любил веселое народное искусство, а широту вкусов почитал за свойство образованного человека. Он восхищался примитивами Мельеса, — как в то время говорили, «отца сюрреализма». Об этом он писал в своих «Записках разных лет»: «...За что, за что полное волнений и страсти веселое народное искусство превратили в тягомотину? Почему все то, что наше поколение любило в кино, ушло? Тягомотина фестивалей. Котильонные призы, бумажные деньги (их забывают на полу в тот же вечер) этих успехов — и золото народного внимания!..»
А на дворе продолжало «холодать».
Многие из нас, окончив курсы, не успели сделать то, что задумывали. Так и не взялся за режиссуру Юрий Клепиков. Мечта Ильи
Григорий Михайлович снимал в то время «Короля Лира», фильм о дележе власти в растерзанном королевстве — итог его размышлений о месте человека в истории.
Но, несмотря на занятость и усталость, он находил время выслушивать наши сетования, вытаскивал на разговоры к себе домой или на дачу в Комарово.
— Игорь, — обращался он ко мне. — Как насчет водочки?
— Я за рулем...
— «Волга»! — со значением восклицал он.
Далась она ему!
Он оказался совсем другим, далеким от того неприступного надменного облика, которого требовало от него тревожное время.
Человек, очутившийся в кинематографе, пересмотревший четыреста киношедевров, внимавший череде знаменитых мастеров и задумывающийся о своем месте в этот искусстве, дичает. Медленное одичание произошло и со мной: все, что не было связано с экраном, меня перестало интересовать. Даже к сценографии пропал интерес. Краски и кисти пылятся в шкафах.
А ведь до этого я был завсегдатаем филармонических концертов, часто бывал на литературных вечерах в Доме писателей, не пропускал театральные премьеры и художественные выставки.
Я иной раз думаю, что магия кино — это возвращение детства. Вся эта гигантская киноиндустрия — павильоны, прожекторы, камеры, декорации, костюмы, толпы работников съемочной группы, — и все заняты каким-то несерьезным делом, забавляются с умным видом.
И уже не хотят возвращаться в реальный мир...
«Игры взрослых...»
БЕДНЫЙ КУЗЯ
Срочно требуется парень «как все», но при этом чудик.
– Товстоногов приходит на помощь.
– Авербаху сначала нравится моя дубленка, а потом и мой герой.
– Наташа Рязанцева спасает положение.
– «Личная жизнь Кузяева Валентина» вместо «Интервенции».
Наташа Рязанцева, жена Ильи Авербаха, молодая успешная сценаристка (только что на экраны вышел фильм «Крылья», поставленный по ее сценарию Ларисой Шепитько), была у нас как бы вольнослушательницей. Москвичка, интеллектуалка, красивая женщина. Козинцев любил подолгу беседовать с ней о высоких материях, прогуливаясь по двору «Ленфильма».
Пятеро из нас были дипломированными сценаристами, но за профессионала мы держали только Наташу.
Когда дело дошло до съемок курсовых работ, я попросил Наташу порыться в своих сценарных заготовках, найти для меня что-нибудь короткометражное.
И она нашла. Смешную историю о том, как на дворового балбеса-переростка обрушивается первая любовь. Сценарий так и назывался — «Кузя и Маргарита».
Далее возникла проблема с исполнителем главной роли. Молодые артисты Студии киноактера при «Ленфильме», которым администрация студии вменила в обязанность работать с нами, были «социальными героями». А мне нужен был чудик.