Без дна
Шрифт:
Ты повелеваешь презрением, ведешь счет унижениям, пестуешь застарелую ненависть, ты один способен извратить душу человека, сокрушенного несправедливостью, и подсказать ему мысль о мщении, о надежных способах совершить преступление. Ты подстрекаешь к убийству, даруешь неистовую радость от учиненного насилия, счастливое опьянение от принесенных страданий, от невинно пролитых слез.
Прибежище возмужалости, растлитель девственности, Сатана, ты не требуешь бессмысленных испытаний целомудрия, не восхваляешь безумия постов и праздности. Лишь ты один снисходишь к велениям плоти, приумножая их в бедных и корыстолюбивых семействах. По твоему благому наущению мать продает свою дочь, вводит в соблазн сына, ты поспешествуешь
Властитель, твои верные слуги на коленях взывают к тебе, моля даровать им умопомрачительный экстаз таких преступлений, которые не привидятся правосудию даже в страшном сне. Они молят о посвящении в таинства такого великого колдовства, ковы которого неведомыми смертным путями сводят человека с ума. Да будут услышаны молитвы наши, и те простецы, что нас любят, и помогают нам, и молятся о нас, понесут суровое наказание. Наконец, они просят у тебя, князя мира сего, сына, отринутого отцом, славы, богатства, могущества.
Затем Докр поднялся, простер руки и возопил звонким злобным голосом:
— А ты, ты, которого я как священник заставлю, хочешь ты того или нет, сойти в эту облатку, воплотиться в этом хлебе, ты, Иисус, мастер подлога, присваивающий себе почести, похищающий любовь, слушай меня! С того самого дня, когда ты воспользовался утробой Девственницы, дабы явиться на свет, ты не исполнил своих обязательств, не сдержал обещаний. Люди столетиями в рыдании ожидали тебя, немой бог, бог-отступник. Ты должен был искупить страдания людей, но ты этого не сделал, ты должен был явиться во славе, но тебя одолел сон. Изыди же от нас и проповедуй тем легковерным, которые еще имеют глупость уповать на тебя: «Надейся, терпи, страдай, и врата Царствия Небесного отверзнутся пред тобой, а ангелы помогут душе твоей обрести жизнь вечную». Лжец! Ты прекрасно знаешь, что ангелы, которым опротивела твоя бездеятельность, давно отступились от тебя! Тебе предстояло быть восприемником наших жалоб, хранителем наших слез, тебе надлежало быть посредником между падшим человечеством и богом, а ты этого не сделал, побоялся, что подобное заступничество потревожит твой блаженный сон.
Ты забыл о бедности, которую сам же и проповедовал, сознательный приспешник банкиров! Ты видел, как биржи давили слабых, слышал хрипы мужчин, обессилевших от голода, и вопли женщин, отдающихся за ломоть хлеба, но что тебе до этих несчастных — ты отделываешься от них уклончивыми обещаниями, и твое продажное духовенство с фарисеем папой во главе, оптом и в розницу торгующее твоим именем, разносит эти твои отговорки по всему миру. Вот уж воистину бог аферистов!
Чудовище, с непостижимой жестокостью породившее этот мерзкий мир и принудившее жить в нем ни в чем не повинных людей, которых ты осмеливаешься предавать осуждению за какой-то непонятный первородный грех, обрекая на вечные муки без всякой причины, мы хотим заставить тебя сознаться в твоей бесстыдной лжи, в твоих неискупимых преступлениях. О, мы распнем тебя вновь, только на сей раз наши гвозди так крепко прибьют твое тело к кресту, что тебе уже вовек не удастся сойти с него, а терновый венец еще туже обовьет твое чело, чтобы из затянувшихся ран опять потекла кровь и мучения твои, возобновившись, длились целую вечность.
Воистину, в нашей власти вернуть тебя на Голгофу, и мы сделаем это — нарушим покой твоего тела, осквернитель безукоризненно черных пороков, сухой теоретик бессмысленного целомудрия, проклятый назарянин, праздный царь, трусливый бог!
— Амен! — хрустальными голосами пропели служки.
Поток богохульств и проклятий сменила тишина. Неприятно пораженный святотатственной агрессивностью этого исступленного словоизвержения, Дюрталь огляделся:
Взойдя к алтарю, каноник повернулся и левой рукой торжественно благословил свою паству.
Служки вдруг зазвенели в колокольчики.
Это был сигнал. Женщины упали на ковер, покрывавший каменные плиты пола, и стали кататься… Одна, лежа ничком, словно заведенная, сучила ногами. Другая, внезапно окосев, закудахтала, затем, лишившись голоса, так и осталась стоять с разинутым ртом, уткнув кончик языка в небо. Третья, бледная как смерть, с раздутыми щеками и вытаращенными глазами, откинула голову назад, потом резким движением выпрямилась и, хрипя, принялась раздирать кожу на груди. А эта, бесноватая, растянувшись на спине, задрала юбки, обнажила огромное вспученное брюхо и, корча ужасные рожи, высунула вспухший, искусанный зубами язык, не помещавшийся больше в окровавленном рту.
Дюрталь встал, чтобы лучше видеть и слышать каноника Докра. Тот глядел на Христа, возвышавшегося над алтарем, и, раскинув руки, изрыгал страшную хулу, выкрикивая что было мочи ругательства — ни дать ни взять пьяный извозчик. Один из служек опустился перед ним на колени. Спина священника ходила ходуном. Торжественным тоном, хотя голос его срывался от напряжения, Докр возгласил: «Hoc est enim Corpus meum» [12] , затем вместо того, чтобы после освящения самому преклонить колени перед драгоценным Телом, он повернулся к присутствующим — лицо его распухло, взгляд блуждал, по лбу струился пот.
12
Сие есть Тело мое ( лат.).
Каноник стоял, пошатываясь, поддерживаемый служками, которые, приподняв рясу, выставили на всеобщее обозрение его голый живот, в то время как сам он мочился на облатку, и та, оскверненная, катилась в струе мочи по ступенькам.
Тут Дюрталь содрогнулся, по помещению прокаталась волна безумия. Аура истерии после осквернения святыни словно пригнула женщин к полу, пока служки окуривали ладаном наготу верховного жреца, они ползали у алтаря, хватали хлеб причастия, отламывали влажные частицы, пили и ели эту божественную грязь.
Одна из них, усевшись на корточки перед распятием, с пронзительным смехом кричала: «Господи! Господи!» Какая-то старуха рвала на себе волосы, подскакивала, вертелась волчком, потом, стоя на одной ноге, нагнулась и рухнула рядом со свернувшейся калачиком у стены девушкой, которая билась в конвульсиях, исходила пеной и в рыданиях изрыгала отвратительные богохульства. И тут Дюрталь с ужасом различил в дыму, как в тумане, красные рога сидевшего на полу Докра, который, брызгая слюной от ненависти, жевал и выплевывал облатки, утирался ими и раздавал женщинам. Те, истошно голося, засовывали их между ног, чтобы осквернить их еще больше.
Происходящее больше напоминало сумасшедший дом, кошмарное скопище проституток и буйнопомешанных. Служки тут же отдавались мужчинам. Хозяйка дома, подобрав платье, забралась на алтарь, одной рукой схватила Христа за кощунственно приделанный член, а другой подставила под его голые ноги потир. И тут затаившаяся в глубине часовни девочка, которая до сих пор стояла не шелохнувшись, вдруг встала на четвереньки и завыла во весь голос, словно собака…
Чувствуя подступающий к горлу тошнотворный комок, Дюрталь, собравшись уходить, поискал глазами Гиацинту, но ее нигде не было. Наконец он увидел ее рядом с каноником и, перешагивая через сплетенные тела, двинулся к ней. Ноздри Гиацинты раздувались, она жадно вдыхала чадный воздух, насыщенный испарениями потных тел и дурманящим смрадом курений.