Без дороги

Вересаев Викентий Викентьевич

Я с усмешкой пожал плечом.

– Дай бог!

Я вышел на берег. Наташа по-прежнему неподвижно стояла в лодке.

– Ты еще не пойдешь домой?

– Нет,- коротко ответила она.

Я стал подниматься по крутой, скользкой тропинке. Когда я был уже в саду, я услышал внизу, по реке, ровный стук весел: Наташа снова поехала на лодке.

И вот уже час прошел, а я все сижу у стола,- без мысли, без движения, в голове пустота. На дворе идет дождь, черный сад шумит от ветра, тоскливо и однообразно журчит вода в дождевом желобе... Наташа еще не возвращалась.

10 июля

Наташа все эти дни избегает меня. Мы сходимся только за обедом и ужином. Когда

наши взгляды встречаются, в ее глазах мелькает жесткое презрение... Бог с нею! Она шла ко мне, страст-но прося хлеба, а я - я положил в ее руку камень; что другое могла она ко мне почувствовать, видя, что сам я еще более нищий, чем она?.. И кругом все так тоскливо! Холодный ветер дует не переставая, небо хмуро и своими слезами орошает бессчастных людей.

9 час. вечера

Сейчас нарочный привез мне со станции телеграмму из Слесарска: городская управа уведом-ляет, что я принят на службу, и просит приехать немедленно. Слава богу! Еду завтра вечером.

11 июля. 12 час. ночи

Я в Слесарске: приехал я всего полчаса назад. Ну и городишко! Гостиниц нет, пришлось остановиться на постоялом дворе. Мне отвели узенькую комнату с одним окном. Синие потрес-кавшиеся обои; под тусклым зеркальцем - стол, покрытый грязной скатертью с розовыми разводами; щели деревянной кровати усеяны очень подозрительными пятнышками. Кругом все глубоко спит, пальмовая свеча слабо освещает стены; потухающий самовар тянет тонкую-тонкую нотку; замолкнет на минутку, словно прислушиваясь, поворчит - и опять принимается тянуть свою нотку. Спать еще не хочется; буду вспоминать сегодняшний день.

К обеду приехал в Касаткино Виктор Сергеевич Гастев. Я укладывался у себя наверху и сошел вниз, когда все уже сидели за столом.

– А-а, доктор! Здравствуйте!
– встретил меня Виктор Сергеевич, высоко поднял руку и мягко опустил ее мне в ладонь.- Все ли в добром здоровье?

– Вот, Виктор Сергеевич,- сказал дядя с тем юмористическим выражением на лице, которое у него всегда является при гостях,- сей молодой человек, не желая спасать от холеры нас, уезжает на войну с холерными залитыми в ваш Слесарск.

Виктор Сергеевич поднял брови.

– Вы таки едете в Слесарск?!
– недоверчиво спросил он.

– Разумеется,- ответил я, невольно улыбнувшись.

Он взял стоявшую перед ним рюмку с водкой и взглянул в нее на свет.

– А вы что же, Виктор Сергеевич, разве не сочувствуете сему геройскому подвигу?
– спросил дядя тем же тоном.

Виктор Сергеевич опрокинул рюмку в рот и закусил селедкой.

– Отчего не сочувствовать?
– равнодушно произнес он, вытирая салфеткой усы.- Убьют его там через неделю,- ну, так ведь это пустяки: он человек одинокий.

Тетя замахала руками.

– Да ну, Виктор Сергеевич! Типун вам на язык! Что это такое - "убьют"!

– Да очень просто! Вы не знаете, что такое наша слесарская мастеровщина, а я знаю хорошо. Вы вот раньше спросите-ка, что это за народ.

Он заткнул себе салфетку за жилет и принялся за борщ.

– Что же это за народ, Виктор Сергеевич?
– спросила Соня.

Наташа, подняв голову, с ожиданием смотрела на него.

– Да вот, душенька, какой народ. Недели две назад позвали за реку доктора Чубарова к старухе одной; оказалась дизентерия. Он прописал ей лекарство, а кроме того - карболки, чтоб вылить в отхожее место. Старушка-то святая и рассуди: зачем "лекарствие" в такое место выли-вать? Да стаканчик раствору и хватила. Ну, к вечеру, разумеется, и лежала под образами. Назавтра приезжает доктор, собрался народ, окружил его и начал расправу; били

его, били - насилу поли-ция отняла. И теперь еще больной лежит. Розыски пошли, расследования... Четверых арестовали.

– О боже ты мой!
– в ужасе воскликнула тетя.- Ну, слава богу еще, что этого так не оставили: все-таки на них теперь страх будет.

– Страх?
– расхохотался Виктор Сергеевич.- Да, да-а... Через два дня после этого вдруг в чистом поле загорелся барак; весь сгорел, до последней щепочки. Теперь уже новый строят, конча-ют. Опять полиция нагрянула, опять аресты, розыски... Народ возбужден и озлоблен до крайности. И не скрывает никто, прямо говорят: пусть к нам доктора пришлют, мы с ним разделаемся. А слу-хи, слухи идут,- один другого нелепее. Недавно рассказывает мне горничная: доктора с полицией вломились к одному сапожнику, у которого болела голова; самого его уволокли в больницу, а инструменты его, товар все пожгли; теперь сапожника выпустили, но он совершенно разорен и стал нищим... Торговки на базаре громко рассказывают: дескать, выписывают к нам трех докто-ров, чтоб народ травить. Вчера еще приходит ко мне моя прачка, плачет. "Горе, говорит, мне, барин, с сыновьями моими! Пришли они намедни с фабрики, рассказывают: ребята сговорились,- если докторов в Заречье пришлют, всех их разнести. Мы, говорят, тоже пойдем. Никаких моих уговоров не слушают, погубят свои головы..." Ведь это уж сознательный заговор! закончил Виктор Сергеевич, значительно мигнув бровями, и снова принялся за борщ.- И ведь говорил я все это Дмитрию Васильевичу, предупреждал его в Пожарске,- нет! Пришла охота на нож лезть!

Наташа быстро и пристально взглянула на меня; встретившись с моим взглядом, она отвела глаза в сторону, но я успел в них прочесть что-то странное: Наташа словно была удивлена тем, что я, посылая заявление из Пожарска, уже знал обо всем этом.

– Не так это, Виктор Сергеевич, страшно, как издали кажется,- неохотно заметил я.

– Да?
– рассмеялся он.- А читали вы, что в Астрахани и Саратове делается? _

– Нет. А что такое? (Последние газеты были только что привезены со станции, и я их еще не просматривал.) Виктор Сергеевич стал рассказывать о разразившихся на Поволжье беспорядках, где толпа, обезумев от горя и ужаса, разбивала больницы и в клочки терзала людей, шедших к ней на помощь.

– Ну, вот видите!
– закончил он.- Если там такие вещи происходят, то у нас и подавно произойдут, за это я вам ручаюсь. Помочь вы, все равно, ничего не поможете,- никто к вам и не обратится,- а погибнете совершенно напрасно. Пользы от этого никому ведь не будет, не так ли?.. Ну, во-от!..- И он добродушно захохотал.

– Да нет, Митечка, это ты, правда, в таком случае лучше не поезжай! взволнованно сказа-ла тетя.

Наташа встрепенулась.

– Ну, мама!..

– Да как же, душечка! Ведь они и в самом деле убьют его там: он даже и пользы никакой не принесет... А ну их совсем, не нужно и жалованья их в полтораста рублей!

– Да уж поздно теперь, тетя!
– засмеялся я.- Не отказываться же, раз поступил!

Разговор перешел на другое.

После обеда подали кофе. На дворе уж запрягали тарантас. Мне было как-то особенно весело, и я с любовью приглядывался к окружавшим лицам. Завязался общий разговор; шутили, смеялись. Я вступил с Верою в яростный спор о Шопене, в котором, как и вообще в музыке, ничего не пони-маю, но который действительно возбуждает во мне безотчетную антипатию. Я любовался Верою, как она волновалась и в ужасе всплескивала руками, когда я называл классика Шопена "салонным композитором".