Без единого свидетеля
Шрифт:
— Я бы не назвала это неуверенностью. И если ты сам это так называешь, то напрасно. Ты слишком к себе строг.
— А как бы ты назвала это?
Хелен задумалась над вопросом, склонив голову набок и не сводя с мужа глаз. Она еще не оделась, даже не успела причесать волосы, и Линли понял в этот момент, что она нравится ему и в таком, неприбранном виде. Она выглядела… выглядела как жена, подобрал он слово, хотя скорее он отрежет себе язык, чем скажет это Хелен. Она тем временем задумчиво проговорила:
— Я бы назвала это морщинкой на поверхности твоего
Линли понимал, что она права, но тем не менее заметил:
— Остается только гадать, зачем он тогда меня повысил.
— Ты имеешь в виду обязанности суперинтенданта? Или то, что ты ведешь это дело?
— И то и другое.
— Это все из-за Малькольма Уэбберли, разумеется. Хильер же сам тебе говорил: он знает, как поступил бы в этой ситуации Малькольм, потому-то и назначил тебя на эти позиции. Так он проявляет уважение к Уэбберли. Или желание как-то ему помочь. Но его собственная воля — воля Хильера, я имею в виду, — встает поперек его лучших намерений. И поэтому наряду с повышением на должность исполняющего обязанности суперинтенданта и заданием возглавить следствие ты получил в придачу самые черные пожелания Хильера.
Линли взвесил слова жены: они многое объясняли. Но такова была Хелен. Надо только уметь разглядеть под свойственной ей беззаботной манерой ясный ум и редкую интуицию.
— Я и понятия не имел, что ты так наловчилась в мгновенном психоанализе, — сказал он.
— Ты оценил? Спасибо! — Она отсалютовала ему стаканом с остатками сока. — Все дело в ток-шоу, дорогой.
— Правда? Вот уж не думал, что ты смотришь ток-шоу.
— Ты льстишь мне. Я пристрастилась к ним в последнее время, особенно к американским. Это такие передачи, где на диване сидит один человек и изливает душу перед ведущим и полумиллиардом зрителей, после чего ему дают советы и отправляют на бой с драконами. То есть мы получаем признание, решение и обновление — в аккуратной пятидесятиминутной упаковке. Обожаю, как просто решаются жизненные проблемы на американском телевидении, Томми. Американцы вообще склонны все упрощать, правда? Эта их логика вооруженного человека: достал пистолет, нажал на курок — и проблемы нет. Предположительно.
— Уж не советуешь ли ты мне пристрелить Хильера?
— Только в качестве крайней меры. А пока можно просто съездить в Остерли.
Он последовал ее совету. Час для посещения реабилитационного санатория был неприлично ранним, но Линли понадеялся, что с помощью полицейского удостоверения ему удастся проникнуть внутрь. И не ошибся.
Большинство пациентов еще не закончили завтрак, однако постель Малькольма Уэбберли была пуста. Улыбчивая санитарка подсказала Линли заглянуть в кабинет физиотерапии. Там он и обнаружил суперинтенданта полиции Уэбберли, преодолевающего три ярда с помощью
Линли остановился в дверях. Тот факт, что суперинтендант был в числе живых, можно было считать чудом. Он выжил после того, как его сбил автомобиль, нанеся бесконечный список травм. Он выжил после того, как у него удалили селезенку и большую часть печени, после того, как из его мозга извлекли осколки черепа и кровяной сгусток, после шестинедельной комы. У него было сломано бедро, рука, пять ребер, и помимо прочего он перенес еще и сердечный приступ. В битве за возвращение к жизни он вел себя как настоящий борец. А еще он был единственным человеком во всем Скотленд-Ярде, с которым Линли не боялся говорить откровенно.
Дюйм за дюймом Уэбберли двигался между брусьями, подбадриваемый медсестрой, которая называла его «милок» — невзирая на яростные взгляды, какие бросал в ее сторону Уэбберли. Размером она была примерно с канарейку, и Линли удивлялся, как она собирается поддержать крупного суперинтенданта, если тот вдруг начнет падать. К счастью, такого намерения Уэбберли не обнаруживал; все его устремления были очевидно направлены на то, чтобы добраться до конца тренажера. Когда ему это удалось, он, не глядя в сторону дверей, где стоял Линли, произнес:
— Ты думаешь, они хоть раз позволили мне выкурить сигару, Томми? Здесь они в качестве поощрения сопровождают клизму музыкой Моцарта.
— Как вы себя чувствуете, сэр? — спросил Линли, входя в комнату. — Кажется, вы похудели?
— Уж не хочешь ли ты сказать, что я был слишком толст? — бросил тот грозный взгляд на Линли.
Суперинтендант был бледен, небрит и с большой неуверенностью опирался на бедро, которое теперь наполовину состояло из титана. Вместо больничного халата на нем был спортивный костюм. Куртку украшала надпись «Лучший в мире коп».
— Просто бросилось в глаза, — ответил Линли. — Для меня вы неизменно являетесь образцом для подражания.
— Каков нахал, — буркнул Уэбберли. В этот момент он разворачивался между брусьями, для того чтобы сесть в поджидавшее его кресло-коляску. — Никогда не доверял льстецам.
— Чашку чая, милок? — спросила медсестра у суперинтенданта, когда он уселся в кресло. — Имбирный пряничек? Сегодня вы славно потрудились.
— Она думает, что я цирковая лошадь, — сообщил он Линли, а женщине сказал: — Несите сюда всю пачку.
Она безмятежно улыбнулась и похлопала его по плечу:
— Значит, чашку чая и пряничек. А для вас?
Этот вопрос был задан Линли, который вежливо отказался. Медсестра исчезла в соседней комнате.
Уэбберли откатил кресло к окну, где поднял жалюзи и выглянул на улицу.
— Чертова погода, — проворчал он. — Я уже готов к Испании, Линли. Одна мысль о ней… Только это и удерживает меня на плаву.
— Собираетесь уйти в отставку, сэр?
Линли постарался задать этот вопрос беззаботным тоном, чтобы не выдать, что почувствовал при одной только мысли о том времени, когда суперинтендант навсегда покинет ряды полиции.