Без маршала Тито (1944+)

Соболев Николай

Советские коллеги заняли большой частный дом, на воротах которого висели две таблички — солидная довоенная с адресом и дощечка с надписью от руки «Хозяйство Петренко». Сад вокруг дома вызвал у меня дежа-вю — будь мы в Карабурме, я бы решил, что за ним ухаживал тот же человек, что и за участком Продановичей. Прямо идентичное все, даже каменный сарайчик для инструментов.

Внутри тоже все очень похоже, наверняка типовой проект — какой-нибудь ушлый архитектор впаривал богатеньким клиентам в разных

городах «эксклюзивные» чертежи.

Из щелки в двери несло канифолью и запахом горячих радиоламп, но ее закрыл шедший впереди и увидеть, какие там радиостанции, я не смог.

— Петренко у себя? — наконец-то открыл рот капитан.

— В отъезде, — бросил сидевший на входе сержант.

— Шахин! — рявкнул капитан.

Откуда-то со стороны кухни или комнаты прислуги выскочил лейтенант, совсем мальчик, с набитым ртом, козырнул и сразу же покраснел.

— Прожуй, — неодобрительно посоветовал капитан, — и сними первичный опрос.

— Есть!

Парень, прихрамывая, потыкался в комнаты, но везде оказалось занято и в итоге мы угнездились в хозяйском кабинете. Все еще красный, лейтенант уселся на краешек стула, дернул шеей и, украдкой взглянув на дверь, расстегнул крючок воротника. Ему же наверняка не по себе — скорее всего, кабинет занимал тот самый Петренко. Да и вообще обстановка непривычная: полированная мебель черного дерева, мощное кожаное кресло, обтянутый зеленым сукном стол в половину аэродрома, хрустальный письменный прибор и лампа под зеленым абажуром, которую удерживала стайка бронзовых полуголых нимф.

Что он видел в своей жизни? Заводской барак или избу в колхозе, в лучшем случае — коммуналку в городе. Закончил школу и сразу в летное училище, взлет-посадка, грунтовые полосы, блиндажи, землянки и случайное жилье. Потом, судя по хромоте, сбили и направили служить сюда. Неудивительно, что он нервничает среди этих финтифлюшек — не очень-то и богатый дом в не очень-то и богатой Югославии ему кажется верхом роскоши.

Лейтенант наконец устроился, вздохнул, еще раз оттянул воротник, выудил из сероватой папки бланк, заполнил две строчки ровным ученическим почерком, насупился и спросил:

— Фамилия?

— Руки развяжите, иначе отвечать не буду.

— Отвечайте, это допрос!

Я вздохнул и уставился в потолок. Через несколько минут безуспешных попыток надавить (контрик он явно новенький, к тому же младше, в крайнем случае ровесник), я с удовольствием растирал онемевшие кисти, а у меня за спиной встал вызванный сержант с автоматом.

— Фамилия? — угрожающе, как ему казалось, повторил лейтенант.

— Сабуров или Мараш, — поехали мы по обязательной программе. — Владимир Сергеевич. Родился в 1924 году в Белграде. Места жительства не имею.

— Поясните.

— Дом разбомбили.

Он

кивнул, в глазах мелькнуло сочувствие и я спросил:

— С летной списали?

— Ага… — прокололся и тут же спохватился он: — Отставить! Национальность?

— Русский, гражданин Югославии. Паспорта не имею.

Лейтенант удивленно посмотрел, пробормотал «А, ну да…» и занес ответы в протокол.

— Род занятий — майор Народно-освободительной армии, командир специальной роты при Верховном штабе.

Его рука дрогнула и на стол плюхнулась большая клякса. Шипя сквозь зубы и поглядывая на дверь и сержанта, он принялся стирать ее с полировки.

— Знаешь, как сербы называют черное дерево? — заговорщицки спросил я и, не дожидаясь реакции, ответил: — Эбановина.

Сзади поперхнулся смешком конвоир, летеха тоже прыснул, но тут же оборвал себя и строго скомандовал:

— Прекратите посторонние разговоры!

— Как скажешь, начальник, что там дальше?

— Социальное происхождение.

— Из дворян, как Ленин.

— Прекратить! Социальное положение до революции?

— Какой из? — не будь это СМЕРШ, я бы уже ржал в голос.

Ну честное слово, мальчишка же совсем! Он снова покраснел и уточнил:

— До войны и сейчас.

— До войны кадет 1-го Русского кадетского корпуса, с 1941 года в партизанах. Собственности не имею, имущество что на мне взяли. Беспартийный, не судим, в прочих армиях не служил, награжден «Партизанской споменицей 1941 года», орденом «Партизанская звезда» первой степени, английской «Военной медалью».

— Находился ли в окружении или плену?

— Не-од-но-крат-но. Мы партизаны, воевать в окружении — наша профессия.

Он выдернул из папки еще листок и, бросая на меня быстрые взгляды, подчеркнул в нем несколько слов. Наверное, отметил данные словесного портрета, но закончить ему не дали — при входе зашумело, забасило и на пороге появился крупный матерый мужик с шеей и руками борца, в фуражке с тканевым козырьком и в плаще-пыльнике. Не иначе, здешнее начальство, Петренко, в сопровождении младлея с ППС через плечо и с туго набитым кожаным портфелем в руке.

— Товарищ полковник! — подскочил мой визави. — По приказанию…

— Сиди, сиди, Шахин… — пробасил Петренко и скинул плащ, сверкнув звездами на погонах. — Так, что тут у тебя?

Он забрал у лейтенанта бумаги и быстро пробежал глазами:

— Из белогвардейцев, значит. С каким заданием заброшен, выяснил?

— Не успел, — в который раз покраснел Шахин.

— Как дети, ей-богу, — набычился полковник. — Все сам, все сам… Можешь быть свободен.

Лейтенант пулей выскочил из кабинета, а полковник тяжело опустился на отчаянно скрипнувшее кресло.