Без обезьяны

Подольный Роман Григорьевич

Чем больше обязанностей лежало на человеке в первобытном обществе, тем больше у него было прав. Самый добычливый охотник, самый знающий земледелец, самый неутомимый скотовод были в почёте. А у раба были только обязанности без прав. И постепенно в классовом обществе даже для свободного человека обязанности стали обузою.

Ещё один парадокс. В рабовладельческом и феодальном обществе детей, во всяком случае свободных детей, вовсе не обременяют трудом. Не с трёх — пяти лет, как у индейцев или полинезийцев, а с пятнадцати — двадцати начинают возлагать серьёзные дела на младших членов семьи. (Причём многие виды труда считаются для свободного человека позорными — так было, например, в Древней Греции.)

Но дети

отнюдь не благодарят за это дисциплинированностью и послушанием. Порядок в семье отцы поддерживают буквально вооружённой рукой. Иногда в руке палка, иногда плётка, а иногда и меч. В Древнем Римег например, отец имел правоубить сына за неповиновение. На детей обрушиваются оплеухи, подзатыльники, над их бедными телами свистят розги. В древней Мексике их связывали в нарочито неудобном положении и совали головой в дым. «Не любит отец своё дитя, если не бьёт его» — гласила древнерусская мудрость. И всё это, в общем, помогает родителям далеко не всегда. Из поколения в поколение повторяются жалобы отцов, недовольных детьми. А вот индейцев, по-видимому, вполне устраивали их сверхизбалованные и в то же время трудолюбивые, мужественные, дисциплинированные дети.

Первобытное общество далеко не было раем. На благодатных островах Океании жила и живёт ничтожная часть человечества, да и то большинство этих островов заселено каких-нибудь веков пять, десять или пятнадцать.

Людям в Европе, Африке и Азии, в Америке и Австралии приходилось упорно, тяжело, беззаветно бороться за жизнь с природой. Дни и недели, порою месяцы голодовки. Борьба с жарою и холодом, хищными зверями и лесными пожарами. Борьба с враждебными племенами.

Мало того. Современного человека гораздо больше любых трудов и опасностей испугало бы в первобытной жизни другое: постоянная зависимость, подчинение каждого всем обычаям, всем правилам, всем суевериям рода.

Фридрих Энгельс много думал над проблемами первобытного общества. И подчёркивал: «Племя, род и их учреждения были высшей властью, которой отдельная личность оставалась безусловно подчинённой в своих чувствах, мыслях и поступках». Безусловно! Значит, всегда и при любых обстоятельствах! Человек — каждый, от вождя до пятилетней девчонки, — не был свободен. Ни внешне, ни, что ещё важнее, внутренне. Но эту несвободу ощущал довольно редко. Зато своё равенство с другими членами племени чувствовал. И не только равенство.

Когда-то Великая французская революция написала на своих знамёнах слова: «Свобода, равенство, братство».

Так вот, у первобытных людей свободы не было. А равенство и братство были.

Мы почему-то часто склонны представлять себе первобытное племя местом постоянного торжества сильного над слабым, кулака над разумом. Таким выступает оно в рассказах Джека Лондона о доисторических временах. До полного абсурда довели эту идею постановщики английского фильма «Миллион лет до нашей эры». (Недавно этот фильм прошёл по экранам Советского Союза:) Дикари, герои этого фильма, схватываются между собой при каждом удобном случае. Делёжка добычи проходит в неистовой драке; драка же решает и любую другую проблему.

Тут английские кинематографисты проявили ту же «верность истине», что в кадрах сражений людей с гигантскими ящерами (вымершими много раньше, чем за миллион лет до нашей эры).

Да наоборот же! Любые путешественники, посетившие первобытные племена, не могли не восхищаться сравнительно малым числом конфликтов внутри них. При любой ссоре в племени (а они, разумеется, бывают) каждая сторона в большинстве случаев заботится о том, чтобы противник мог с честью заключить мир, чтобы у него не осталось ощущения, будто его оскорбили. Ссорясь, помнят, что придётся мириться. Мало того. Даже в отношениях с врагами многие (не все) доклассовые общества проявляли мягкость и деликатность. Австралийцы, поссорившись с соседями,

прежде всего договаривались, сколько воинов выставит каждая сторона. Между воинами шли только поединки — и вмешиваться в бой соседней пары никто не имел права. Да и сам поединок был обставлен строгими ограничениями. Сначала кидали друг в друга дротики. Потом, если так не удавалось выявить победителя, переходили к ближнему бою на дубинах. В каждой паре воины по очереди наносили друг другу ровно по одному удару по голове, которую запрещалось защищать. Малые сибирские народы очень не любили убивать слишком много врагов и считали, что самое лучшее — заключить мир при одинаковом числе жертв с обеих сторон.

А у некоторых племён убийство — кого угодно, даже врага — было несмываемым преступлением. Впрочем, слово «преступление» звучит здесь слабовато. Посудите сами. Вот что рассказывает советский этнограф Шапошникова, побывавшая у племени тода в Южной Индии.

Человек из соседнего племени бадага обидел отца восемнадцатилетнего тода по имени Мавиаркутен. А при встрече грубо оскорбил Мавиаркутена, мало того — назвал священных буйволиц племени тода вонючими. Юноша не выдержал и бросился на оскорбителя. В драке бадага был убит. Родственники и соседи убитого были приглашены на совет племени, собравшийся обсудить это событие.

«Бадага вели себя вежливо и спокойно. При чём тут полиция? — говорили они. — Никто из нас туда не пойдёт. Всем известно, что покойный был грубым и жадным человеком. Он обманывал... Тода никогда с нами так не обходились, как этот бадага. Терпение когда-то должно было кончиться. Пусть... заплатит вдове сколько сможет. Мы не пойдём в полицию... Бадага не обвиняли убийцу. Они простили его. Но не простило ему собственное племя. И сам он не нашёл себе оправдания».

Отец поседел, мать не хотела смотреть на сына, родственники не приходили в селение, девушки избегали парня. И он больше не гонял буйволиц на пастбище, а бродил по джунглям. И через несколько дней покончил с собой. Хотя, по верованиям тода, тем самым лишил себя благ загробной жизни...

При таком миролюбии много говорить о кровавых внутренних конфликтах в этом племени не приходится.

В других они бывали, но редко. Папуасы Новой Гвинеи, скажем, не рассматривают убийство как особо тяжёлый проступок. Они верят, что мёртвому на том свете не хуже... Но безусловная власть племени и рода, о которой писал Энгельс, поддерживала достаточно суровый порядок в первобытном обществе. Те, кто нарушал этот порядок, изгонялись из общества. По мнению некоторых учёных, нарушали порядок и изгонялись — на верную смерть — чаще всего как раз самые сильные, слишком на силу полагавшиеся. Общество было сильнее их и пользовалось этим.

Простившись с первобытным обществом, человечество выиграло. Куда больше, чем потеряло. На смену всеобщему равенству со всеобщей несвободой пришли частичное равенство и относительная свобода. Но даже раб на римском поле внутренне был свободнее гордых и волевых воинов из племени Чингачгука. Он знал, что несвободен, — а они об этом и не подозревали. Первобытное общество продержалось десятки тысяч лет (считают, что ему предшествовало — сотни тысячелетий — первобытное стадо). Рабовладельческий строй занял в истории человечества всего несколько десятков веков. Осознание несвободы облегчает путь к свободе. И хотя главную роль и в возникновении и в гибели рабовладельческого строя играли экономические условия, развитие производства, о психологической стороне событий тут тоже нельзя забывать. История движется по своим законам. И хотя нам, конечно, ближе охотники прерий и собиратели джунглей, чем надменные аристократы Рима (да и их приниженные рабы тоже; к повстанцам Спартака это, конечно, не относится), подняться от первобытного коммунизма к коммунизму научному человечество могло, только шагая по ступеням классового общества.