Без объявления войны
Шрифт:
Больше ничего не мог сообщить мне Мураф. Фамилий танкистов никто на знал. Герои остались неизвестными.
А фронт грохотал за Горынью, и в пыльный ельник, где в быстром темпе шел ремонт аварийных машин, долетала канонада. Сюда с разных направлений все чаще и чаще тягачи тащили на буксирах наши легкие танки Т-26, БТ-5, БТ-7 и даже танкетки Т-27. Эти машины, говоря языком танкистов, давно израсходовали запас моторесурсов. Да и поле боя в треугольнике Дубно, Луцк, Ровно оказалось для них не таким уж близким. Восьмой механизированный корпус Д. И. Рябышева совершил четырехсоткилометровый марш. Девятый мехкорпус К. К.
Подбежал Хозе:
— Там на дороге завоеватели пылят...
Пятнадцать пленных пехотинцев как раз расположились в кювете на короткий привал. Все молодые, крепкие. Серозеленые мундиры, видимо, во время схватки кое у кого треснули по швам. Брюки такого же цвета заправлены в сапоги с широкими голенищами. Поясные ремни — черные, и на тусклых металлических пряжках выпуклые буквы: «С нами бог». Среди конвоиров узнал моего университетского товарища Ивана Грищенко. Мы дружески обнялись. Он служил в стрелковой дивизии переводчиком и когда услышал, что я хочу написать статью «Лицо фашистского солдата», охотно взялся помогать в разговоре с пленными.
Трое оказались хозяйчиками мелких галантерейных лавок, двое — домовладельцами, шестеро — крестьянами и четверо — рабочими. На вопрос, почему Германия напала на Советский Союз, двое, пожав плечами, решили отмолчаться, но потом процедили сквозь зубы чушь:
— Советы предъявили Германии ультиматум. Потребовали Польшу и Румынию. Фюрер ответил войной.
Семеро заявили:
— Фюрер приказал, солдат пошел. Мы должны освободить ваших братьев-немцев, которые живут в России на большой реке.
Названия реки они не знали. Шестеро были близки к истинным целям войны:
— Германия сможет покорить весь мир. Она поставит на колени англичан и американцев, если получит русский хлеб, железо, уголь и нефть.
Все пятнадцать пленных пехотинцев слепо верили словам своих офицеров: «Основные силы Красной Армии разбиты в приграничных сражениях», «У Советов нет резервов», «Через две-три недели с Россией будет покончено, германские войска вступят в Москву». Никто из пленных не высказывал своего недовольства войной и не был опечален тем, что на огромных просторах льется кровь.
Я попытался узнать, как же все-таки действовали немецкие пехотинцы, прорывая нашу укрепленную полосу на границе. Но все они продолжали твердить одно и то же: «Ничего не знаем. Стояли в то время во втором эшелоне».
— Правду мы все равно узнаем, — прервал пленных Грищенко. — Скажите, но только честно: как относятся немецкие войска к населению в оккупированных селах?
Чернявый лавочник с тонкими усиками сказал:
— Полевые войска заняты войной. С населением имеют дело охранные.
— А почему на передовых позициях ночью горят села?
— Мы сел не жгли. Это делают те, кто боится русской ночной атаки, — освещают местность.
— Освещают местность?! —
Номера своей дивизии пленные не знали, а вернее, не хотели назвать. Но во время разговора удалось установить подготовку германских войск к переходу нашей государственной границы. В феврале 1941 года их дивизия прибыла из Франции в Польшу и расположилась вблизи Кракова. Здесь вместе с другими частями находилась до 24 апреля. Потом ее направили под Люблин. Отсюда 10 июня начала выдвигаться в исходный район и, соблюдая строгую маскировку, 18 июня заняла позиции в семи километрах от нашей границы, а в ночь перед нападением приблизилась к ней вплотную.
Обратил внимание еще и на такое: почти все пленные имели восьмиклассное образование, но за последние три года никто из них не держал в руках книги. Зато читали фашистский официоз — газету «Фелькишер беобахтер» и тонкий иллюстрированный журнал «Дойчланд», воспевающий «подвиги» гитлеровских войск.
Взглянув на часы, Грищенко заторопился:
— Ты извини... Меня ждут в Политотделе дивизии.
Между тем на сборном пункте аварийных машин затих бойкий перестук молотков, погасли вспышки электросварки, и после короткого затишья послышались приказания складывать инструменты в ящики и выводить из укрытий грузовики.
Озабоченный Мураф бросил мне на ходу:
— Мы снимаемся... Наши войска отходят на новый рубеж.
Ох, этот новый рубеж... Но ничего не поделаешь. Надо и нам заводить мотор, думать о том, как выбраться из незнакомых лесов на ровенское шоссе. К сожалению, Мураф со своим хозяйством отходил в другую сторону, и вся надежда теперь на водителя. Хозе уверяет: дорогу он помнит и не собьется. Машина полностью заправлена, бензин взят про запас, его хватит до самого Терпополя. «Эмка» тронулась.
Часа через два на развилке Хозе притормозил. Взглянув на дорожную стрелку, после некоторого колебания сделал правый поворот.
— Странно... Но будем придерживаться правил.
— Едем строго на запад, а надо на юг. Стой!
Но машина спустилась уже в топкую низину, и передние колеса забуксовали.
— Сели крепко... А ведь чувствовал: не надо сюда ехать. Так нет, поверил проклятому знаку, — сокрушался Хозе.
Провозились с «эмкой» до самого вечера, однако все наши усилия пошли насмарку. Вначале была надежда: заблудится какая-нибудь машина и выручит нас из беды, но с приближением сумерек она угасла. Вечерняя заря наполнила лес робким розоватым светом. За топкой низинкой лозняк окаймлял круглое озеро, и туда на ночлег слетались стаи диких уток. В темнеющем воздухе слышался шорох от взмаха тугих, крепких крыльев. Потом все стихло, и лес погрузился в настороженную тишину.
С наступлением сумерек прекратили всякую работу, опасаясь шумом мотора и светом фар привлечь внимание немецких диверсантов. Встреча с ними не исключалась. Ведь чья-то преступная рука повернула дорожный указатель в другую сторону.
Ночная тьма быстро сгустилась. В лесу такая теплынь, даже укрываться шинелью не надо. А тревога в душе нарастает. В запасе у нас одна ночь. Если чуть свет не выберемся из болотной низинки, очутимся на оккупированной территории. Буртаков с Филем будут ждать под Гощей, а нам придется поджечь машину и выходить из окружения. Чем кончится этот поход? Неизвестно... Но мы сделаем все, чтобы пробраться к своим.