Без объявления войны

Кондратенко Виктор Андреевич

— Пора, товарищ комдив, пора! — сказал начштаба Борисов.

— Давайте сигнал!

Все вышли из землянки. Взвились две красные ракеты. Ночь вздрогнула. Вдоль переднего края взметнулось пламя. Над полями и оврагами прокатился грохот. Минут десять били дивизионные пушки, и когда вдали пламя осветило Становое, огонь открыла артиллерийская бригада. Я еще никогда не видел, как бьют реактивные минометы, ждал залпа «катюш». Вдруг — как будто на железнодорожном узле десятки паровозов одновременно выпустили из своих котлов пар. Словно из-под земли в ночном мраке с неистовым шипением и свистом, с каким-то стонущим придыханием вырвались оранжевые, полыхающие по краям

ярко-красным огнем стремительные стрелы. Послышались тяжелые разрывы. На холмах выросла багровая стена, и над ней взвихрилось синеватое пламя.

Первым ворвался в город Тим батальон Александра Наумова. Занималась морозная заря. Тим стоял на высоких холмах с черными выжженными садами, с разрушенной колокольней, с каменными домами, приспособленными гитлеровцами к круговой обороне. Уже были известны имена многих храбрецов. На снегу возле штабной землянки лежало пунцовое знамя с широкими белыми полосками. В центре белый круг и черная паучья свастика. Это перед атакой разведчики капитана Харитонова разгромили немецкий штаб и захватили знамя 16-й мотодивизии.

Раненые бойцы принесли весть о взятии Тима, но она не подтвердилась. Противник продолжал удерживать центр города.

Семь дней ожесточенных боев за Тим слились в какой-то один огненный бесконечный день. И семь беззвездных ночей показались одной бессонной ночью, наполненной оглушительным треском мин, яростными возгласами и отрывистыми командами, хлесткими автоматными очередями, взрывами гранат, громкими проклятьями и тихими стонами. Я взошел на высотку, где в первую ночь атаки красноармеец Яковчук забросал гранатами пулеметное гнездо. Он вскочил в большой окоп и в рукопашной схватке заколол кинжалом восьмерых фашистов. Здесь нашел его комиссар батальона старший политрук Корень. Яковчук лежал мертвый, сдавив руками горло гитлеровца.

Постоял у подбитого Андреем Лагодой танка, где он упал, сраженный осколком мины, и стал пробираться в задымленные развалины города.

Противник после бомбежки и беспрерывных контратак оставил Тим, но не смирился с поражением. На правом фланге в пятнадцати километрах от освобожденного города, прорвал фронт на участке нашей соседней дивизии, взял деревню Погожее и в Кузькино, где недавно находился штаб Родимцева, перерезал дорогу, ведущую на Старый Оскол. Обстановка с каждым часом усложнялась. Второй вражеский клин, нацеливаясь на Прилепы, явно угрожал Ястребковке, где расположился штаб 40-й армии. Командарм приказал Родимцеву ликвидировать вражеский прорыв, восстановить прежнее положение. В своих телеграммах редакция требовала обратить особое внимание на маневр. Мне даже подсказывалась тема: маневр — душа боя. Теперь оперативная обстановка позволяла взяться за это задание. Выполнение в сложных условиях маневра показало бы, насколько возросло оперативное искусство нашего командного состава, его четкое руководство войсками, умение воевать по-новому.

Родимцев решил не только приостановить продвижение противника, но и разгромить его. Я уже был не только корреспондентом, желающим описать маневр на поле боя, но и человеком, который близко принимал к сердцу всю подготовку к боевой операции.

В задачу командования всегда входило: на основе строгого расчета и анализа вскрыть замыслы противника, увидеть его сильные и слабые стороны и потом разумно распорядиться своими силами. Битва за Тим показала, что гитлеровцы дерутся смело, когда их пехоту поддерживают танки. Ночь оказалась неизменной союзницей наших бойцов. Немцы действовали в ночном бою неуверенно и часто его не выдерживали.

Комдив! Побыв с ним неделю рядом, я убедился

в том, что он враг опрометчивых решений, телефонных окриков и поспешных подсказок. В трудную минуту всегда говорит: «На месте виднее. Я сейчас буду у вас. А пока сами разберитесь в том, что происходит. Было и не такое. Спокойней». И он шел в самое пекло, чтобы помочь и ободрить своих подчиненных.

На штабном совещании Родимцев определил Погожее как ключевые позиции гитлеровцев. Взятие этой деревни, по убеждению комдива, позволяло выйти на фланг и даже угрожать тылу наступающей группировки противника. Командир полка майор Чернов должен был демонстративной атакой приковать внимание гитлеровского гарнизона к восточной окраине деревни, а решающие удары нанести с юга и севера. Оставив в Тиме прикрытие, дивизия успешно совершила маневр и в течение двухдневных боев освободила захваченные противником селения.

Поздно вечером в деревне Погожее вошел в штабную избу с поникшей головой Родимцев. Все вскочили, подумав, что он ранен. Тяжело ступая, комдив опустился на лавку, положил на стол поясной ремень с кобурой и обхватил голову руками:

— О-ох! Чернов убит.

Но война есть война, а бывает и так, что даже о смерти близкого человека некогда горевать. Послышался зуммер полевого телефона:

— Командарм! — И связной передал трубку комдиву.

Родимцев слушал командующего, и его лицо становилось все более озабоченным и напряженным. Склонившись над столом, где лежала развернутая карта, он молча делал пометки. При каждой красной стрелке лицо майора Борисова вытягивалось, а начальник оперативного отдела капитан Иван Самчук поднимал брови.

Девять боевых дней! Ни одного часа передышки. Штурм города. Бомбежка. Отражение танковых атак, обходной маневр. И вот через два часа поход. После боя, без отдыха, в метель сорокакилометровый форсированный марш. На Касторненском направлении обострилась обстановка и во что бы то ни стало надо приостановить продвижение противника на восток. А потом вместе с гвардейской дивизией генерал-майора Русиянова с ходу взять станцию Черемисино и очистить от гитлеровцев город Щигры.

Родимцев с надеждой посмотрел на своих помощников:

— Маршруты и график! Прикажите полкам оставить заслоны и немедленно выступать.

Штаб дивизии заработал с предельным напряжением. Через два часа полки выступили в поход. Ночью в открытой степи подморозило. Крупные, мокрые хлопья снега как бы съежились и теперь били в лицо злыми колючими градинками. Снег слепил глаза и забивал дыхание. В белой мгле потонул передовой отряд с боковыми дозорами.

Дорога шла по буграм, где ветер неистово парусил шипели и плащ-палатки, затрудняя шаг. В оврагах росли снежные заносы, и там с трудом продвигалась артиллерия. Это был не марш, а схватка облепленных снегом людей с разыгравшимся в степи бураном. Прошла ночь. Наступил день, но метель не прекращалась. К вечеру дивизия вышла на исходный рубеж, но наступать без отдыха было немыслимо. Все валились с ног, и комдив перенес атаку на следующее утро.

В селе Акатово я присоединился к политотдельцам. В холодной хате на земляной пол положили мерзлую солому, прикрыли ее брезентом и повалились спать. Через три часа прозвучала команда: «Подъем!» Все вскочили, стараясь поскорее отделаться от липкого сна. Марченко пошел в штаб взять там очередную сводку Совинформбюро.

Вскоре он влетел в политотдел с вихрями снега, забыв даже закрыть за собой дверь.

Став посреди комнаты, поднял над головой исписанный листок. Марченко весь сиял. И вдруг от радости у него потекли по щекам слезы.