Без объявления войны
Шрифт:
В Бутурлиновку приехал заместитель начальника политуправления бригадный комиссар Гришаев, и сотрудники редакции получили новый приказ: вылететь на ЛИ-2 в Воронеж. Но никакому приказу не подвластен раскисший аэродром. Только через три дня подморозило, и самолет, наконец, вырвался из цепких лап осенней распутицы, взял курс на Воронеж. За рекой Икорец забелели снега. Воронеж встретил крепким морозом и высокими сугробами. Здесь уже властвует настоящая зима. В центре города редакции фронтовой газеты предоставлено здание музыкального училища. В моей комнате на третьем этаже отливает черным лаком прекрасный рояль и поблескивают красным
Стоит перейти через дорогу и — ДКА, где к вашим услугам столовая военторга.
Однажды в морозное утро в столовую вошел человек, на которого все сразу обратили внимание.
— Кто этот седой с орденом Ленина? — послышалось за столиками.
— Довженко.
— А-а-а...кинорежиссер, автор «Щорса».
Некоторые удивились:
— Но почему он на фронте?
— Очевидно, приехал снимать новую картину.
Разговоры смолкли. Я присмотрелся к седому, с гордо поднятой головой незнакомцу. Да, действительно Довженко. Военная форма изменила Александра Петровича, сделала строгим, суровым. Когда он вошел, я даже не узнал его.
Вечером того же дня пришлось удивиться и мне. В комнату, где я жил, вошел Крикун, а за ним Александр Петрович Довженко, тяжело дыша, внес большой кожаный портфель.
— Здесь можете пока располагаться. Кресла на ночь придется сдвинуть. Они заменят кровать. А уже завтра, Александр Петрович, постараемся найти вам жилье недалеко от редакции и, конечно, в центре города, — ворковал Крикун.
Довженко, поставив под рояль портфель, взглянул на меня серыми внимательными глазами.
— Мы с вами встречались, неправда ли?
— И в Харькове, и в Киеве.
— Да, были времена... — Довженко прошелся по комнате. — Ну что ж, здесь неплохо, жить можно.
— Прошу любить и жаловать, собственно говоря, Александр Петрович теперь штатный сотрудник нашей редакции, — обратился ко мне Крикун. — Возможно, вы в скором времени даже вместе поедете на фронт.
Видно, на моем лице уж слишком отразилось удивление, и Довженко заметил:
— Война сильней Дантового ада. И прежде чем снимать этот ад, надо видеть его помноженным на муки народа. Тогда что-нибудь получится.
— Я чаек организую, сахарку достану, — заторопился Крикун. — Прошу минутку подождать.
Урий Павлович появился с пачкой печенья и с кусками колотого сахара. Старшина Богарчук принес чайник, чашки и ложечки.
На чашку чая зашли Твардовский с Безыменским, а потом Палийчук с художником Капланом. Как-то незаметно зашел разговор о казаке Гвоздеве, о партизане деде Даниле, стали обсуждать уголок сатиры и юмора «Прямой наводкой».
— У художника-карикатуриста Льва Борисовича Каплана появилась отличная идея: выпускать еженедельное сатирическое приложение к фронтовой газете. Редактор одобрил ее, генерал Галаджев тоже. Будет выходить в свет «Громилка». Вы, конечно, пожелаете знать, почему мы так назвали наше детище? В некоторых частях так называют реактивные минометы, — сказал Палийчук.
— Художники-карикатуристы говорили с поэтами о «Громилке», просили их сделать текстовки к нашим рисункам, и кое-что уже есть. — С этими словами
— Рисунок хорош, — заметил Довженко. — Но если из-за бугра выглядывает Гитлер с Герингом, то в стихах надо ударить по ним.
— Это только наметка, стихи требуют еще правки, — согласился Каплан.
— «Громилку» представляет нашему читателю Александр Трифонович. Как стихи, готовы? — спросил Палийчук.
Твардовский раскрыл блокнот:
«На войне, в быту суровом, в трудной жизни боевой, на снегу, под зябким кровом — лучше нет простой, здоровой, прочной пищи фронтовой. И любой вояка старый скажет попросту о ней: лишь была б она с наваром, да была бы с пылу, с жару — подобрей, погорячей. — Перевернул страничку, приблизил к свету блокнот: — Жить без пищи можно сутки, можно больше, но порой на войне одной минутки не прожить без прибаутки, шутки самой немудрой. Поразмыслишь — и выходит: шутка тем и дорога, что она живет в народе, веселит бойца в походе, помогает бить врага. Друг-читатель, не ухмылкой, а улыбкой подари, не спеши чесать в затылке, а сперва родной «Громилки» первый номер просмотри». — И захлопнул блокнот.
Все сошлись на том, что «Громилка» должна получиться.
Создавать ее надо именно «с пылу, с жару». Силы в редакции есть, но к работе в новом сатирическом издании необходимо привлечь всех литераторов дивизионных и армейских газет.
Расходились шумно, собирались с завтрашнего дня обрушить на врага «кавалерию острот».
Утром появился сияющий Крикун.
— Все улажено, Александр Петрович, вам подыскали квартиру, можете переезжать.
Я снова остался один в комнате с бархатными креслами и сияющим черным лаком роялем. Перелистал блокнот и увидел, что неиспользованного материала всего на две-три зарисовки.
В комнату заглянул наш новый начальник отдела фронтовой жизни — старший политрук Борис Фрумгарц:
— Давай скорей сюда, скорей!
Я выбежал в коридор и столкнулся с бородатым человеком, одетым в поношенный ватник и подпоясанным веревкой. На голове облезлая ушанка, на ногах опорки. Измученное, бледное, покрытое простудными нарывами лицо. Савва Голованивский воскликнул:
— Женя!
Из соседних комнат выглянули Твардовский, Безыменский, Вашенцев. Узнав Долматовского, бросились обнимать.
— Бежал из фашистского лагеря... Переправился через Днепр в Каневе, прошел по тылам врага семьсот километров... — отрывисто, хриплым голосом сказал Долматовский.
Как в жизни все быстро меняется. Прошла какая-нибудь неделя, и Евгений Долматовский пришел в себя. Он в форме батальонного комиссара — сотрудник нашей газеты. Почти все корреспонденты и писатели собрались в моей комнате, где стоял концертный рояль. Долматовский написал стихи, а красноармеец, композитор Марк Фрадкин, который служит во фронтовом ансамбле, сочинил музыку. Получилась у них песня или нет? Пока никто ничего не знает.