Без окон, без дверей
Шрифт:
— Папа! — Соня сунула голову в гостиную. — Я сейчас ухожу, ладно?
Заглянув через ее плечо в комнату, Скотт разглядел скелетообразные, трясущиеся, почти неузнаваемые останки едва помнившегося мужчины с прозрачной кожей, окрашенной только светом плазменного телеэкрана. Нос и рот закрыты пластиковой маской, к которой тянутся кислородные трубки. Попискивает какой-то аппарат. Он отвел глаза, изумленный собственной реакцией. Под кожей Эрла Грэма как будто приютился другой слабый, маленький организм и очень быстро под нею задыхается. Сказать действительно нечего. Скотт заверил себя, что Эрл
И шагнул в гостиную:
— Мистер Грэм!
Отец Сони почти тревожно взглянул на него.
— Рад с вами снова встретиться, — сказал Скотт. — Давно не виделись.
Эрл, не шевелясь, осторожно кивнул:
— Угу…
— Помню, мы с Соней сюда приходили, играли по вечерам по пятницам в настольные игры прямо в вашей лавке древностей. Покупали пиццу и долго сидели. До одурения играли в «Персьют».
— Не знаю.
— Нет, знаете, — сказал Скотт. — Я до сих пор понятия не имею, сколько на луне мячей для гольфа. — И сделал нечто странное, чего не ожидал от себя и спонтанно никогда не сделал бы, — дотронулся до плеча Эрла Грэма, не потрепал, а просто положил руку на хрупкую кость в знак признания связывающих их воспоминаний. — Рад вас видеть.
Соня видела, как отец отвернулся от Скотта, и сморщилась, будто наткнулась на незамеченный раньше синяк от ушиба. Кажется, прошла целая вечность с тех пор, как они вместе сидели, играли в настольные игры, обсуждали свои заметки для школьной газеты. Эрл частенько встревал в разговоры, советовал напечатать чисто коммунистическую пропаганду, посмотреть, какой шум поднимется. Даже шапки придумывал: «Учащиеся! Сбросим оковы капитализма! Вступайте в Рабочий союз! Вам нечего терять, кроме своих авторучек!»
Воспоминания вселили тоску по тем временам, когда отец был сильным, в одиночку втаскивал в лавку платяной шкаф, хохотал на весь дом. Все они тогда были гораздо моложе, мир был светлым, просторным, многообещающим.
— Иди, — сказала она Скотту. — Я сейчас.
После его ухода вернулась в гостиную, наклонилась к отцу:
— Тебе точно ничего не потребуется, пока меня не будет?
Старик не кивнул, а повел глазами из стороны в сторону. Прикинулся, будто смотрит телевизор, как обычно, когда расстроен и не хочет на нее смотреть. Соня догадывалась, что ему неприятно предстать перед Скоттом в таком виде, он не любит неожиданных посетителей, которые видят его в постели, прикованного к кислородной маске. Даже лавку не открывает. Туристическая торговля заглохла, постоянные покупатели редко заходят. Слишком неловко себя чувствуют.
— Я недолго, — пообещала она. — Если проголодаешься, на плите спагетти и фрикадельки.
— Хорошо.
— Французский хлеб в духовке.
Эрл нащупал пульт, переключил канал, одобрительно забормотал:
— Смотрите-ка, Ава Гарднер в «Убийцах». Посмотрите и скажите, будто сукину сыну Фрэнку Синатре не повезло.
— Я беру с собой мобильник.
Он оглянулся:
— Ты еще тут?
Она чмокнула отца в щеку, пошла в заднюю часть дома.
— Дочка!
— Что?
— Скажи своему приятелю… три.
— Не поняла?
— На луне три мяча для гольфа.
— Все
Соня только кивнула.
Они молчали, отъезжая от лавки. Начинался снег, кружились отдельные белые хлопья, прилипали к стеклу, улетали. Наконец Скотт сказал:
— Известно, сколько ему осталось?
— Несколько месяцев, — ответила она. — Возможно, не больше года.
— Очень жалко.
— Помнишь строчку Фроста о медленном бездымном угасании? Так и есть. Дьявольски больно, но я рада, что могу быть с ним рядом. — Соня глубоко вдохнула и выдохнула, желая сменить тему. После восемнадцатилетней разлуки она уже не так хорошо знает Скотта, чтобы откровенничать. — Ну, рассказ успешно продвигается?
— А? О да.
— Знаешь, к чему идет дело?
— Имеется неплохая идея. Знаю, что все вертится вокруг дома и что он играет какую-то роль в случившемся.
— А что случилось? — поинтересовалась Соня. — В рассказе, я имею в виду.
— Пока не представляю.
— Думаешь, твой отец знал?
— Пожалуй, — кивнул Скотт. — То есть должен был знать, правда?
— И ты идешь тем же путем?
— Надеюсь. Уверяю себя, что полезно находиться в доме. Атмосфера в любом случае не повредит.
— Правильно. По-моему, бывают дома, где творятся безумные вещи.
Он взглянул на нее:
— Какие?
Соня тоже на него посмотрела, не зная, действительно ли ему интересно или он просто поддерживает беседу. Кажется, интересно, поэтому она призадумалась, припоминая теорию, изложенную ее отцом — когда?.. — четыре-пять лет назад. Отчасти похоже на шоу с охотниками за привидениями на канале «Дискавери».
— Один ученый утверждает, будто некоторые старые дома по какой-то причине создают вокруг себя некое поле, так же как провода под высоким напряжением образуют электромагнитные поля. Так или иначе, он говорит, что, когда дом стоит достаточно долго, в нем запечатлеваются сильные эмоциональные состояния — злоба, горе, одиночество… Возникает как бы царапина на грампластинке, где игла спотыкается и повторяет фразу снова и снова.
Скотт кивнул:
— Царапина на пластинке? Неплохо.
Соня видела, как он обдумывает эту мысль применительно не к своей собственной жизни, а к книге, которую пишет.
— Ты… ни с чем таким не сталкивался? — спросила она.
— В доме? — Он покачал головой. — Нет. Хотя…
— Что?
— Ничего.
Скотт умолк, проглотив то, что чуть не сказал, и она задумалась, не стоит ли выбить признание. Но он никогда не скрытничал. Если хотел ей что-то сказать, то прямо говорил, и поэтому Соня почуяла, что его колебания чем-то оправданы.
Подъехали к старому отцовскому дому, вышли из машины. Генри поджидал с фонарем на подъездной дорожке. Соня заметила, как Скотт воспрянул духом при виде племянника. Удивительно, с какой легкостью она через столько лет угадывает его настроение, даже не стараясь.
Он обнял мальчика, поднял с земли:
— Привет! Чем занимаешься?
— Снежинки языком ловлю.
— Вкусно? — спросила Соня.
— Слишком маленькие, не распробуешь, — объяснил он. — Поедем пиццу есть?
— Как скажешь. — Скотт взглянул на дверь. — Папа где?