Без Отечества…
Шрифт:
Сауна не показалась мне заслуживающей высоких эпитетов, но впрочем, сносная. Единственное, несколько тесноватая, да и соседство компании моряков, благоухающих парами алкоголя и переговаривающихся на дикой смеси нескольких языков, не сильно порадовало. Так что мылся я наскоро, а в парилку сделал всего два захода, исчезнув сразу, как только голоса моряков стали громче, а движения размашистей.
— Ещё мне не хватало в морду выхватить от пьяного быдла, — бормотал я в раздевалке, наскоро вытирая голову полотенцем и настороженно прислушиваясь к происходящему
Поднявшись в номер, проверил наскоро тайники и швы в одежде, и только тогда выдохнул облегчённо. В дверь постучали, и я невольно насторожился…
— Да, сейчас, — отозвался я, делая шаг к двери и поворачивая торчащий в замке ключ.
— Топрый вечер, сутарь, — сухо поздоровалась со мной приземистая немолодая горничная, даже не пытаясь натянуть на лошадиную физиономию любезное выражение, — Пельё?
— Вечер добрый, — отзываюсь озадаченно, — Простите?
— Пельё, — горничная закатила глаза и пробормотала несколько слов на финском. Не уверен, но кажется, в её монологе прозвучало и «рюсся» в соседстве с парочкой не менее лестных эпитетов, — грязное пельё, стирать.
— Ах да! — понял я наконец, смутившись неведомо чему, — Да, вот… держите.
Забрав узел с грязным бельём горничная ушла, на прощанье выразительно качнув толстым задом и не менее выразительно хлопнув дверью. Я попытался понять её… понять всех финнов, которых веками угнетал Петербург…
… но не получилось. Естественно, я многое не знаю и не могу натянуть на себя чужую шкуру, но… Нет, не получилось.
В животе забурчало, и я, прихватив загодя припасённую газетку, пошёл в туалет, находящийся в конце коридора. Здесь мне пришлось отстоять прокуренную очередь, сжимая ягодицы и слушая неторопливые разговоры на финском, шведском и датском, приправленные туалетной музыкой и соответствующими запахами.
Дождался… Внутри — два посадочных места, разделённые невысокой перегородкой, два писсуара и единственный подтекающий умывальник в обрамлении мелкой, неровно выложенной кафельной плитки грязно-синего цвета. В одной из кабинок тужится грузный финн, комментируя всё происходящее безо всякого стеснения, и меня аж ностальгия пробила…
… как в армии когда-то! Только что посадочных мест побольше было, а так один в один.
Вернувшись в номер, шуганул тараканов из умывальника, и не прибегая к помощи горничной, тщательно вымыл бачок, натаскав потом воды из туалета. Уборка, как ни странно, помогла привести мне мозги в порядок, пребывавшие до того в каком-то интеллектуальном оцепенении.
Да, всё по-прежнему хреново! Но я жив, относительно здоров, вырвался из объятой войной страны и имею все резоны смотреть в будущее с толикой оптимизма!
— Бывало и хуже, — пробормотал я, усаживаясь на кровать, но мантра эта помогла слабо. Впрочем… и чёрт с ней! Думать буду завтра, а пока — спать! Уснул я, кажется, едва коснулся головой подушки в вылинявшей наволочке, из которой торчало жёсткое перо…
… а разбудила меня перестрелка и взрывы гранат в непосредственной близости от гостиницы…
Не сразу
Снова выстрелы, и в этот раз — точно наяву… пуля, разбив окно в моём номере, расщепила дверцу шкафа, застряв в ней. Окончательно проснувшись и с силой втянув воздух в грудь, я скатился с кровати и залёг под ней с колотящимся сердцем на ледяном полу, ругаясь на всех известных мне языках разом.
Чихнув, подтягиваю под себя выцветший даже не от старости, а от ветхости, прикроватный коврик из лоскутков, запихивая себе под грудь, живот и пах. Босые ноги мёрзнут страшно, а обнажённая спина покрылась мурашками, атавистически топорщащими отсутствующую шерсть.
Сердце колотится, заходясь в невообразимой лезгинке, адреналин выделяется, кажется, через поры, а мозг судорожно перебирает варианты, перескакивая от «затаиться и не дышать» до «бежать хоть куда, но очень быстро!» Меня начинает колотить дрожь, разом нервная и от холода, снова чихаю, сжимая нос рукой и вслушиваясь в пальбу, пытаясь на слух определить, что же там, чёрт подери, происходит!?
Выстрелы из винтовок и охотничьих ружей щедро разбавлены револьверной трескотнёй, да где-то вдали послышалась длинная пулемётная очередь из «Мадсена». Взрыв! Лязг огромной кучи железа и небольшое, но явственное сотрясение почвы.
— Не иначе как паровоз рванули, — соображаю я, постукивая зубами, — ну или вагоны… хрен редьки не слаще! Резво начали… знать бы ещё, что именно! И, собственно, кто…
Топот ног в коридоре, крики, ругательства… и чуть помедлив, я выкатился из-под кровати, собирая на себя пыль и дохлых тараканов.
— Проклятье какое-то, право слово… — сдавленно шиплю я, и от обиды — аж слёзы на глазах! Как-то всё это неправильно... Стрельба эта, тараканы… Больше всего, пожалуй, меня раздосадовало весьма своеобразное пробуждение и дохлые насекомые, которых я с превеликим отвращением стряхиваю, теряя секунды. Как-то это всё унизительно и гадко…
Отряхнувшись, первым делом вытаскиваю из саквояжа «Браунинг» с запасными обоймами, остро радуясь тому, что по нынешним временам личное оружие считается таким же уместным аксессуаром, как запонки и часы. С оружием в руках чуть успокоился, и не отрывая взгляда от двери, пытаюсь одеться, не вставая с пола.
— Весь мусор собрал, — злюсь я на ситуацию, натягивая брюки лёжа на полу. Некстати напомнил о себе мочевой пузырь, отчего настроение резко ухнуло вниз. Если приспичит, я могу использовать ведро под умывальником, и не сомневаюсь нисколько, что большая часть постояльцев делает тоже самое. Но...
… я чужак! Веналайнен[i].
Обыденное действие, ничуть не зазорное для аборигенов, мне могут попомнить, а слышать оскорбительное шипение «Рюсся!» в спину, или пуще того — публичный выговор, который та же горничная с лошадиной физиономией сделает с наслаждением, ой как не хочется!