Без Отечества…
Шрифт:
Стрельба тем временем несколько затихает, отдаляется от вокзала. Помедлив немного, перебрался с пола на кровать, улёгшись на простыни прямо как есть, в одежде. Из разбитого окна сильно дует, и горстями насыпается на дощатый пол быстро тающий снежок. Уже решил было прикрыться одеялом, но в коридор начали выходить возбуждённые постояльцы, и я, подумав немного, присоединился с ним.
На финском я знаю порядка пятисот слов, добрую половину которых могу различить, только если собеседник произносит слова, тщательно их выговаривая, так что хотя бы
… красные подняли восстание!
От такой новости у меня аж зубы заболели... Как всё не вовремя! Историю я, к сожалению, знаю кусками… и почти ничего не знаю о Финляндии!
Помню только, что была гражданская война между красными и белыми, и победили вторые, но не сразу. Резня русских офицеров в Гельсингфорсе, уже случившаяся в этой реальности. Постоянные стычки на границе, несколько незначительных по масштабам Советско-Финских войн в двадцатые. Зимняя война в тридцать девятом. Кукушки. Осада Ленинграда. Маннергейм.
Коридор наполнился табачным дымом, людьми и сквозняками. Из своих номеров вышли, кажется, решительно все постояльцы, многие полуодеты и все растеряны. Говорят все разом, и если одни ничего не понимают, то другие знают слишком много и вываливают на собеседников всё, что сгенерировал спросонья пропитанный алкоголем мозг.
Снова напомнил о себе мочевой пузырь, и я заспешил в туалет, пока снова не образовалась очередь.
— … красный флаг на народном доме[ii]! — орошая писсуар, слышу из открытой двери обрывочные фразы. Рядом, попёрдывая и натужно сопя, отливает здоровенный докер, косясь по сторонам пьяными бессмысленными глазами. Алкогольные пары и перегар от него едва ли не перебивают туалетное амбре, а стёсанные костяшки кулаков говорят о характере много лучше полицейского досье.
— Свет, дурень! Какой флаг ночью! Красный свет! Я тебе точно говорю! Тойво, мой кузен…
В кабинке закряхтели, и я так и не узнал продолжение истории с Тойво, о чём на несколько секунд даже пожалел. Сюр…
После туалета снова зашёл в номер, вернувшись с портсигаром и кисетом с турецким табаком, доставшимся мне по случаю. Сам я почти не курю, но с собой таскаю, чтобы проще было завести беседу.
— Угостишь? — на ломаном финском интересуется коренастый морячок с датским акцентом, светя фонарями под обоими глазами. Он до невероятия похож на очеловеченного панду, только что запойного. Это так забавно, что я невольно улыбаюсь, впервые за несколько дней.
— Откуда? — протягивая кисет, спрашиваю у него на датском. Побитый, но не сломленный, с заплывшими глазами и драным ухом, он, те не менее, вызывает невольную симпатию.
— Мальмё, — охотно отзывает тот, сворачивая щедрую самокрутку за мой счёт и блаженно нюхая её, прежде чем прикурить, — Дан?
— Мать в Дании живёт, — чуть уклончиво отвечаю я, также сворачивая самокрутку. «Земляка» это вполне удовлетворило, нас уже двое…
Говорят здесь преимущественно на финском и шведском, государственных языках Великого Княжества Финляндского. Русский, к слову, в число государственных вошёл только недавно… хотя
Но именно что недавнюю историю Финляндии я знаю, хотя и не слишком хорошо. Знаю также, почему произошёл всплеск русофобии, хотя не могу одобрить ни русофобию в частности, ни национализм вообще.
Началось всё с Февральского Манифеста 1899 года, установившего право Великого Князя издавать законы без согласования с представительными органами власти Финляндии, вызвавший бурю возмущения в народе. А дальше всё было как нарочно, да ещё с незабываемым оттенком чиновничьего произвола и бюрократической неуклюжести, коими так славится крапивное семя Российской Империи.
Русский язык как третий государственный — ладно — поворчали, но приняли. Ликвидация вооружённых сил Финляндии как отдельных, и включение их в состав вооружённых сил Российской Империи — возроптали, но проглотили…
А вот ограничение прав финского Сейма в пользу думы, и частично — правительства Российской Империи вызвало взрыв! Финны, прежде баловавшиеся разве что лёгкой фрондой, чуть ли не поголовно стали националистами и сепаратистами.
— … не отсыпешь чутка? — интересуется ещё один дан, черноволосый крепыш лет под тридцать, с грубым, обветренным лицом профессионального рыбака, прерывая мои раздумья. Делюсь… собственно, для таких случаев и брал.
— Откуда сам? — интересуется рыбак, сворачивая самокрутку.
— Россия, — затягиваюсь, не глядя на него. Он тоже молчит, пуская дым кольцами.
— Из наших? — всей кожей ощущаю, что на меня смотрят не только эти двое, и какой ответ будет правильным… не знаю!
— Русский, — криво усмехаюсь я, переводя на него взгляд, но не давя а так, для лучшего понимания.
— Мать в Дании, — прерывая неловкое молчание, говорит панда, записавший меня как бы не в приятели. Киваю, и на этом вопросы исчерпаны.
Датская родня у меня и правда есть… как собственно, и шведская, немецкая, шотландская и американская. Ничего особенного, на самом-то деле, тем паче для аристократии. Собственно русской крови во мне не больше четверти, для дворянства Российской Империи это скорее норма, и это замечательно подчёркивает расхождение культур и то, почему российское дворянство вело себя в России, как на завоёванной территории.
Просто… как-то не хочется говорить обо всём этом. Всё-то кажется, что объяви я о скандинавской крови в моих венах, я предам что-то невидимое и неведомое, непонятное мне самому. Притом, что скандинавской родни я не стыжусь…
… но здесь и сейчас — я русский! Однако и педалировать национальную тему не хочу. Спросят конкретнее — скажу без утайки, а так… не хочу.
Все эти расспросы, подробности… к чему? Они ведь не узнали меня, чем я совершенно не огорчён. Право слово, слава у меня несколько сомнительная! А учитывая контингент, можно ожидать весёлого гогота, хлопков по спине, пожелания непременно выпить со мной (непременно напоив до изумления) и благопожеланий мне лично, причудливо смешанных с оскорблением русского государства и религии (что я переживу легко), и собственно русской нации и культуры, чего я не хочу ни выслушивать, ни терпеть.