Без Отечества…
Шрифт:
Судя по поведению моего проводника, где-то ускоряющего шаг, а где-то обменивающегося кивками и скупыми словами с попадающимися на пути знакомцами, отношения среди здешнего пролетариата далеки от безоблачных. Казалось бы, пролетариату нечего терять, кроме своих цепей, и соответственно — нечего делить.
Но в подобной среде, озлобленной на весь мир разом, порой любая мелочь воспринимается как «Казус белли[ii]». Люди озлоблены, ожесточены и готовы вцепиться в горло даже соседу и соплеменнику, дай только повод!
—
— Да что ж ты… — заругался он, носком потрёпанного ботинка футболя вышедшую среди дня очевидно больную крысу, — Видишь? Вот так и живём…
— Нет, ты не думай, — криво усмехнулся он, повернувшись ко мне и щуря от солнца красные, припухшие глаза, — в Расее многие не лучше жили, но…
Замолкнув, он не договорил, а переспрашивать я не стал. Захочет, так сам расскажет, а не захочет, так и нечего душу травить.
— По всей… — продолжил Афанасий после недолгого молчания, — В основном, конечно, Париж и Марсель, а так-то и Тузула, и Нант, и Безансон… Где только нашего брата нет, так-то!
— Здесь… — он запнулся, пристально вглядываясь в выглядывающие из проломленной стены фигуры, — А пойдёмте-ка, Алесей Юрьич, побыстрей!
Оглядываясь то и дело, мы ускорили шаг, но к счастью, никто за нами не побежал. Так только, вышли некие фигуры, демонстрируя… чтобы то ни было.
— Арабы, — туманно пояснил солдат, когда мы миновали опасный участок, — мы с ними… того. Не в ладах. А с жидами дружим, даже и удивительно! Отсюда мно-огое иньше видится, так-то.
— Не так обидно, что раскидали, — шагая рядом, рассказывает проводник, — сколько то, что ну… как скот! Военные работники, понимаешь? Нас военный министр запродал фабрикантам, которые на войну работают. Дисциплина, мать его, армейская… Не так что, так сразу на каторгу! А платят, сукины дети, как солдатам в тыловых частях, но ни тебе пайка, ни приварка мясного!
— Даже так? — неприятно удивился я.
— А ты думал? — усмехнулся на ходу Афанасий, — Я в город не от…
Он замолк и некоторое время мы шли молча. Спутник мой засунул руки в карманы блузы, и начал было что-то насвистывать.
— А каторга, это таколе дело, — тягуче сказал солдат, сплёвывая на землю, — никому не пожелаю! Хотя не то, что мы сильно лучше живём…
— Война уже закончилась, — подбадривая, сказал я ему.
— Ну! — усмехнулся Афанасий, — Толку-то? Это здесь, в Европе… но и не так, чтобы совсем.
Киваю согласно, ситуация и правда странная. Германия капитулировала, но немецкие части кое-где по-прежнему стоят на территории победителей.
В колониях боевые действия и вовсе продолжаются. Некоторые из них имеют толику самостоятельности, и вот здесь открывается простор для маневра. Ма-ахонький…
… но прибавить сюда передел частной собственности, который (как я полагаю) происходит под шумок, и всё становится очень интересно.
Попутно восстанавливаются и наращиваются
Звучит это странно, но если знать, что американские дивизии за каким-то чёртом продолжают прибывать на континент, то становится намного интересней. Они, почти не участвовавшие в войне, решили откусить свой кусок пирога и стать основными выгодоприобретателями. Соответственно, те же французы и британцы вынуждены держать свои войска в тонусе.
— … война как бы и закончилась, — продолжает он, — но мы контракт не отработали, а живём… скот и то лучше, право слово!
— Ну… — он остановился у скученных домишек, — сами сейчас всё увидите!
К домам, однако же, солдат не пошёл, решительно свернув в сторону крепкой кирпичной заводской стены, к которой притулилось несколько несуразных сарайчиков из говна и палок, в один из которых он и нырнул, оглядевшись предварительно по сторонам. Следом за ним зашёл и я, тут же остановившись, чтобы привыкли глаза.
Не то чтобы я жду подвоха... но всё ж таки опасаюсь. А уж наступить в какой-нибудь дурно пахнущий «подарок» в подобных местах и вовсе легче лёгкого!
Однако же, вопреки моим ожиданиям, внутри относительно чисто, хотя всё показывает, что порядок навели здесь сравнительно недавно. Пока я медлил, проводник отодвинул широкую сучковатую доску, противную и склизскую даже на вид, и нырнул в образовавший проём, сдвинув плечом один из кирпичей, чудом не обвалившимся вниз.
Склонив голову, полубоком протискиваюсь в низкую тёмную щель вслед за проводником. Несколько секунд промедления, в течение которых я поправляю за собой доску, и, стараясь не слишком отирать одеждой стены тайного хода, спешу за солдатом, тараща в темноту глаза.
— Обходить… долго, — пыхтит впереди Афанасий, почти невидимый в темноте, — да и не любят сторожа чужих, ох как не любят… Месье Боннар, хозяйчик здешний, отставников из Иностранного Легиона нанимать предпочитает. А это, скажу я вам, такая сволота!
Он наконец протиснулся в полутёмное помещение, заставленное разным железным хламом и остановился, поджидая меня и отряхиваясь от пыли. Пройдя следом, привожу себя в порядок с помощью Афанасия.
— … легионеры эти, скажу я вам, распоследние сукины дети! — негромко повествует он, ступая впереди, — Хуже бандитов, ей-ей! Они и с нами поначалу решили этак… как с маврами, но…
Кривая усмешка прорезала его худое лицо.
— … на одного камешек свалился аккурат на следующий день, а второй споткнулся и головку расшиб. Оба, что характерно, насмерть!
Хмыкаю понимающе, и знаете? Вот ни разу не осуждаю…
— А теперь и ничего так, — спокойно подытоживает проводник,— Злобствуют, не без этого, но чтоб руку на русского солдата поднять? Да Боже упаси! А вот нагадить могут… это они завсегда, от всей души!
— Не пускают посторонних? — интересуюсь я, уже в общем-то зная ответ.