Без покаяния. Книга вторая
Шрифт:
В холле она вытащила из шкафа тяжелый вязаный жакет Энтони и накинула его на плечи. Элиот не мог не обратить внимание на то, что именно она надела, но ничего не сказал.
Они прошли в столовую, откуда во внутренний двор вели широкие двойные стеклянные двери, и направились в сторону застекленной беседки. Там Бритт взяла один из летних стульев и, поставив его против другого, села.
Элиот сел перед нею. Воздух был достаточно свеж, и Бритт придерживала слишком широкий ворот рукой, прикрывая шею. От жакета исходил родной запах мужа. Это придавало ей сил.
—
Он сразу почувствовал установленную дистанцию. Такой ее он еще не видел. Удивительно, как эта женщина менялась. Куда делась вся ее чувственность, куда исчезла нежность?
— Что так переменило тебя, Бритт? — сбросил он. — Чувство вины?
— Да, я чувствую вину. Так чувствую, что легче мне умереть. Но дело совсем не в этом.
— Так в чем же?
Она опустила глаза, ее взгляд упал на его руки, сильные и дерзкие руки, так страстно ласкавшие ее совсем недавно…
— Дело во времени, — сказала она, стараясь получше управлять своим голосом. — Я предпочитаю видеть вещи в перспективе…
— Бритт, Боже мой! Но ведь у нас с тобой не просто секс. И это не слабость. И не дьявольское заблуждение! Я люблю тебя, а ты любишь меня! Это что, совсем для тебя не важно?
— Послушайте, Элиот! Как можете вы говорить мне теперь о любви? Вам нравится убивать меня?
— Вы правы. Говоря по правде, я бы должен был придушить вас за эту глупость, за эту вдруг проснувшуюся набожность, за эти совестливые игры вокруг Энтони. — Он покачал головой. — Нет, Бритт, это не вы!
— Кто вы такой, чтобы оценивать меня, мою личность? В сущности, вы меня совсем не знаете. Ничего обо мне не знаете!
— А Энтони знает?
Она в отчаянии склонила голову.
— Как можете вы сидеть в его доме и говорить о нем в подобном тоне? И вам не стыдно? Куда подевалась вся ваша чуткость и деликатность? Неужели он для вас так мало значит?
— Нет, Бритт, не мало. Но вы значите для меня гораздо больше.
Ее охватила дрожь. Его непреклонная настойчивость говорила о том, насколько по-разному они воспринимают случившееся. Глядя в его зеленые глаза, она не могла не думать, что к этому случившемуся они, в конце концов, шли вместе. Она заблудилась, грубо говоря, предалась блуду, и теперь боялась, что с ней это может повториться. Бритт крепче схватилась за ворот жакета, борясь с желанием убежать. Нет, бежать легче всего. Надо постараться, чтобы он ее понял.
Элиот продолжал пристально смотреть на нее, поэтому, не в силах больше выносить его взгляда, она встала и подошла к выходу из беседки. Глядя на оголенные осенью деревья сада, она чувствовала, как слаба в эти минуты. Но знала, знала, что не должна поддаваться страсти. Наконец повернулась к нему и сказала:
— Я не хочу причинять вам боль, Элиот, но я не люблю вас и никогда не любила. Все это было не настоящее. — Она перевела дыхание и продолжила: — Вы ведь понимаете, невозможно в одно время любить двух человек, а я люблю Энтони. Люблю его всем сердцем.
— Я не верю вам.
— Не важно, верите вы или нет.
— Итак, все, что произошло
— Ну зачем же так? Возможно, с моей стороны это была просто слабость. Я сама не знала, что делаю. Но теперь я вернулась домой и уверена: это то место, где я хочу быть. Со своим мужем.
— Итак, значит, все? Конец приключения? Как говорится, благодарю за приятные воспоминания и прощайте? — Он не сводил с нее горящих болью и гневом глаз. — Я не верю вам, Бритт. И никогда не поверю.
— В вас говорит ваша гордость.
— Нет, не гордость, а сердце! И разум. Я знаю одно — вы принадлежите мне. И придет день, когда вы тоже поймете это.
— Вы ошибаетесь, Элиот. Я все решила бесповоротно. — Невыносимая грусть накатила на нее и накрыла волной, смывая и стыд, и гнев, и все ее страхи. Слезы побежали из глаз.
— Не важно, что вы сейчас говорите, Бритт, важно лишь то, что я люблю вас. И всегда буду любить. — Она смотрела на него, не в силах вымолвить и слова. — А теперь я уйду, — сказал он. — Вы настаиваете на своем, и ничего другого мне не остается. Но на прощание хочу дать вам совет: ничего не говорите Энтони. Ради него же. Вам это все равно не принесет облегчения, а его только расстроит. Я не о себе беспокоюсь. Мне что? Я завтра же могу сесть в самолет и больше никогда сюда не вернуться. Я не нуждаюсь в нем. Как и он — во мне.
Она кивнула.
— Я знаю.
Элиот встал, передвинул стул и, оставив руки на его спинке, сказал:
— Если вы и допустили ошибку, то сейчас, а не там, на побережье. Скоро вы это поймете. А я буду ждать, когда вы ко мне вернетесь.
Он слегка поклонился и ушел в сторону дома. Бритт не могла смотреть на то, как он уходит. Из сада и из ее жизни. Она отвернулась и долго смотрела на ветви дерева, с которого поднявшийся ветер сорвал последние листья, швырнув их на землю.
ВАШИНГТОН, ОКРУГ КОЛУМБИЯ
9 ноября 1988 года
Мэджин Тьернан ожидала Харрисона, ожидала звука ключа, поворачивающегося в дверях ее квартиры. Она подошла и села на ручку кресла, купленного ею специально для него. Прошедшие недели были сущим адом, но сейчас, после того как Харрисон позвонил ей утром, она была спокойна. О, она только и делает с той минуты, как положила трубку, что вспоминает о том, что и как он сказал.
— Мэйджи! — Прямо так сразу и начал. — Как насчет пропустить по глоточку «Гленфиддика»? — И что, это все? Не может быть! — Как ты? Не рассердишься, если я приду? Думаю, нам надо поговорить.
И только то?
— Ну, так как насчет глотка «Гленфиддика»?
— Глоток, пожалуй, найдется, — ответила она, стараясь не выдать разочарования.
— Хорошо. У меня во второй половине дня пресс-конференция в Балтиморе. Так что в Вашингтон приеду часам к пяти. В шесть годится?
— Вполне.
— Ну, значит, увидимся.
Это был их первый разговор за три недели. Правда, Артур Кэднесс раз пять звонил ей, так что Харрисон знал, что она жива и здорова. Но не больше.