Без покаяния
Шрифт:
Но бегут рысцой, куда денешься? За то идет им освобождение от работы, чтоб жмуриков выносить. И срок помалу идет.
А мороз-то, мороз! Пришкваривает, с туманцем! И как «попки» выдерживают на верхотуре?
На вышках в последнее время щиты поставили из досок, как шоры с двух смежных сторон, чтобы «попку» к черту ветром не сдуло. Только по линиям ограждения видит «попугай», а другие страны света от него наглухо заколочены. А если про углового стрелка говорить, то за его спиной — мертвецкая; на кой ляд она живому человеку?
Вольный
Дальше — натоптанная тропинка со спуском к дверям. Пришли!
Крайняя елка, что в трех шагах от двери, лапой стянула шапку с мертвого Ленькиного лица. Поставили санитары носилки.
— Вот гадство! — выругался младший. — Он же нынче — первый! Ключ у тебя?
На дверях наискосок — железная накладка, примкнутая здоровенным амбарным замком, седым и пушистым от мороза.
— Ключ у тебя? — горячится младший, нетерпеливо пританцовывая от холода.
Молчит старший, как-то пугливо смотрит на Ленькин лик.
— Оглох, что ли?!
— Ты погоди… Глянь, у него никак нос… малость покраснел?
— Пош-шел ты к… Покраснел! Сами дубаря врезаем! Ключ давай! Кинем — и порядок!
Молчит старый, крестится.
А ведь и верно. Маленький такой красный пятачок на пипке носа у Леньки образовался, как бы оттаял. Не было его в бараке, этого пятнышка.
— Да ты глянь!..
— Чего там глядеть, это он концы отдает! Душа у него в пипку переместилась, отлетает!.. — махнул рукой младший, со злобой глядя на старшего напарника. — Отпирай же, падло, дойдем мы тут с ним!
— А ты ключа не взял, что ли?
Ключ забыли в санчасти, вот напасть-то!
Не сговариваясь, разом тронули к вахте. Бегом, мелкой трусцой. Носилки под елочкой бросили, у самых дверей. Кому они нужны?
Вертухай на вахте глянул сквозь стекло подозрительно — а стекло нужно протирать то и дело, морозной шелухой его затягивает. (По уставу вахтер должен мертвецов до морга сопровождать, да какой дурак в этакую стужу туда попрется!)
Звякнул задвижкой вахтер.
— Чего такое, пока мать?!
— Ключи забыли!
Заскрипели мороженые доски проходной. Тут уж и до санчасти рукой подать!
Ключи — у Блюденова, а Блюденов, оказывается, в третьем бараке. Вот сука! Никогда не вешает ключей на место!
Побежал младший санитар в барак, а старший в санчасти остался обогреваться. Сосульки с усов сдирает, смотрит, как лекпом Дворкин с черными бутылками колдует. Разливает «адонис верналис».
«Сказать ему про нос у дубаря или не сказать? Обидишь, поди. Завтра в лес выгонит…»
А все же красное пятнышко санитар ясно видел… Грех великий!
— Слышь,
Дворкин, не отрывая глаз от горлышка бутылки, капал туда раствор марганцовки.
— Какой нос?
— Ну, у дубаря-то…
— Ты что? Эхвир нюхал, чи шо?
«Чи шо» — это лекпом Драшпуля передразнивает скуки ради.
— Побей Бог!
— Да уж побьет, побьет когда-нибудь! Не зазывай до срока-то! «Нос покраснел»! И придумает же олух… А это самое у тя не покраснело, пока ты туда без порток мотался?
На физии Дворкина сонное спокойствие и даже небрежение.
Ну вот, поди ж ты! Обиделся человек…
— А мне что! Мне один бес, было б сказано, — потупился санитар и начал смущенно вислые усы оглаживать. Но попал случайно в самую уязвимую точку рассудка. «Было б сказано!..» А вечером, по темному, гляди, это же самое будет сказано оперсосу. А там доказывай, что ты не верблюд!
— Чего с носом-то? Чле-но-раз-дельно толкуй, хмырь!
— Ну, навроде как покраснело малость… На самой пипке — кружок такой, теплый…
Ах ты, мать моя грешница! И подохнуть эти собаки не могут смирно, по-человечески! Шпана и есть шпана! Уж чего они только не вырабатывали перед лекпомом! И градусы набивали щелчком, и мастырки делали — такие язвы, что и в год не залечишь, и саморубством занимались, и настой махорки пили… Теперь этот объедок вроде с того света собрался выпрыгнуть!
Тут пришел Блюденов с санитаром, бросил связку холодных ключей на стол. Ключи звякнули, поехали к бутылкам.
Дворкин отхаркался.
— Ты, Спиридон, пройди-ка с ними до морга. Там у него чтой-то с носом подеялось, говорят.
Блюденов завернул матом — по морозу ж ходить! Однако двинулся к вахте, как-никак подчиненный.
Снова бежали рысцой через проходную, снова обдавали их машины теплом и снегом. Свернули на узкую тропинку, за сугроб, к елочкам…
Что за черт!
Блюденов первый остановился. По-волчьи, всем телом повернулся, хмуро оглядел обоих. В отмороженных его глазах ворохнулось что-то дикое, как у бандита, поднимающего руку на жертву.
— Куда вы его дели, мерзавцы?
Мать честна! Пустые носилки! И простыни казенной нету, и шапки. Все упер, паразит!
— Может, вы его за стенку притырили? — заорал Блюденов. — На понт хотите взять?!
Старший перекрестился:
— Побойся Бога… Что ты!
Мороз к земле жмет, дыхание перехватывает. Блюденов налился красным соком, как бурак.
— Ну, куда задвинули-то? Некогда шутить мне с вами!
Санитары опять руками разводят: пропал дубарь! Нигде нету. И за углом смотрели, и под кустиками. Шапку под хвойными ветками обнаружили, а самого нет.
— Может, он на елку залез с перекоса мозгов?