Без права на ошибку. Том 3
Шрифт:
— Нет, — бубнит с набитым ртом. — А фто?
— Потом, сюрприз будет, — хмыкаю и разглаживаю невидимые складки на подоле платься.
— Маленький такой, килограмма на три, — фыркает Аня и передает подоспевшему Жене хныкающего Мишу.
— Ну или два сразу. Счастье, оно такое. Не приходит одно.
На беременности Кати чудеса в Новый год не заканчиваются. Ближе к полуночи, на пороге вместо обещанных Левы с Мариной вырастают Николай Игоревич и Ульяна Маратовна с полным набором внуков. Отсутствию горячей парочки я не удивляюсь — они вечно пропадают. А вот тому, что
Только между собой не общаются.
Напряжение нарастает до тех пор, пока Олег, бубня что-то под нос про старых маразматиков, которые дружно засели у него в печени, не берет в руки гитару.
И магия его волшебного голоса заставляет время остановится.
Оно словно обращается в густую субстанцию, из которой испаряются и прошлые обиды, и сожаления. Под тексты и музыку их молодости, воздух вокруг покрывается ностальгической испариной, в которую мы дружно окунаемся. С оттенком светлой грусти на губах, подпевают Ульяна Маратовна и мама. Аня, слепившись с Женей в единую зефирку, тихонько мурлычат что-то друг другу. Едва слышно шевелят губами тетя Зи и тетя Тата. Младшие дети давно спят, а Кирюша, устроившись рядом с Катей и Сергеем, мурчит, пока та перебирает светлые волосы на макушке.
Каждый думает о чем-то своем. Но от того, что мы вместе, уютное тепло оборачивает в кокон, защищая от забот. Дарит умиротворение и покой.
Кошусь под огромную елку. Дети разобрали подарки, но нам предстоит еще каждому увидеть свой.
Мой для Олега в маленькой синей коробочке вызывает приятное покалывание на пальцах. Ладонь привычно ложится на живот, а я довольно улыбаюсь, глядя на еще ничего не подозревающего мужа.
«Скоро порадуем папу, сынок,» — думаю, посылая заряд тепла в крошечный комочек жизни.
Скрип колес папиной инвалидной коляски раздается неожиданно. Он подъезжает к широкому дивану, на котором сидит Олег. Оборачивается к загипнотизированной маме. Затем набирает в грудь воздуха. И встает.
Ледяной душ окатывает насквозь, когда папа шатается.
Упадет. Не выдержит.
Как ошпаренные, мы подрываемся с мест, но вопреки ожиданиям, грохота не раздается.
Потому что повиснув на плече подлетевшего Николая Игоревича, папа смеется.
— Старый идиот, — шипит Левицкий, утирая со лба испарину. — Садись обратно давай.
— Я вообще-то самый молодой из вас.
— Это когда было, Сема?! — рявкает мама и хватается за сердце. — Господи, ну что за кретин.
— Олег, а ты чего остановился? — хмыкает папа, пока мы пытаемся прийти в себя. — Ты играй, сынок. Я к тебе, посидеть. Коля, да хорош ко мне жаться.
— Да нужен ты мне, — огрызается Николай Игоревич, но с осторожностью помогает папе сесть на диван, а затем с тяжелым выдох заваливается рядом. — Играй, Олег Константинович, что остановился?
— Пойду подышу, — с непроницаемым лицом выдает муж и подхватывает лежащий рядом телефон. — Не скучайте.
Мы возвращаемся к разговорам. Размеренные, как течение ручья, они то прерываются на громкие всплески веселья, то утихают и мирным журчанием волн ласкают душу.
Олега
На закрытой террасе, Олег сидит в подвесном кресле и, сведя на переносице брови, смотрит на телефон. Он словно в глубоком трансе. Не замечает, когда дверь за мной закрывается с тихим щелчком. Поджав губы, он периодически проводит пальцем по экрану, пока тлеющий огонек сигареты не достигает кожи.
Только тогда он поднимает взгляд. Изумрудные омуты подернутые серой пеленой блестят и переливаются сотней огоньков гирлянд, которыми увешан наш дом.
— Замерзнешь, — улыбается глазами, а в уголках появляется тонкая сетка морщинок. — Иди сюда.
Подхожу ближе и забираюсь на колени. Аромат жженой сосны ласкает рецепторы и оседает на языке приятной горчинкой. Знакомое тепло потрескивающего камина проникает в тело, когда Олег заключает меня в кольцо рук. Мурчу и утыкаюсь носом в мощную шею. Щекочу дыханием напряженно пульсирующую венку и прикасаюсь губами к огненной коже.
Чувство абсолютного счастья обращает сердце в двигатель. Оно работает ровно, размеренными ударами распределяя кисло-сладкую кровь по покрывшейся мурашками коже.
— Что случилось, принцесса?
— Соскучилась, — выдыхаю и плотнее укутываю нас в клетчатый плед. — Куда пропал?
Обнимает крепче, а волос касается горячее вибрирующее дыхание.
— Куда я от тебя денусь, — улыбается мне в макушку, цепляя губами волосы.
— Никуда, мой раб, — фыркаю и зеваю, плотнее прижимаясь к твердой груди. — До восемнадцати лет пираньего выводка точно.
Смеется. Но через искристые переливы слышу яркие ноты горечи. Они проскальзывают сквозь защитный барьер и мелкой крошкой льда оседают на плавящихся от момента единения легких.
— Любить кого-то, даже вопреки здравому смыслу, это не слабость, — шепчу и трусь щекой о тяжело вздымающуюся грудь. — Добро никогда не слабость.
Усмехается. Больно, криво. Так, что режет слух.
— Однажды один мудрый человек сказал мне, что есть вещи, с которыми человек не может справится сам. А еще у каждого есть тайны. Постыдные секретики или настоящие зияющие раны, не важно. Но не их наличие определяет силу человека, а то, как он с ними справляется.
— Вообще-то это сказал твой отец, — улыбается, пытаясь перевести в шутку.
Но я чувствую бешеное биение сердца за плотным корсетом напрягшихся ребер.
— Он нужен тебе, малыш, — шепчу, разглаживая невидимые складки на его футболке, под которыми спряталась последняя печать на его сердце. — А ты нужен ему. И здесь нет ничего плохого.
— Он чудовище.
«Да. Но не всегда был таким», — думаю про себя, а вслух говорю:
— И только ты понимаешь его на самом деле.
Мы молчим. Растворяемся в мыслях и присутствии друг друга. Нежимся в объятиях под доносящийся шум полного дома гостей. Пушистые снежинки ложатся на стекла и вырисовывают причудливые узоры. Но вопреки январскому морозу, чувствую, как тонкие льдинки тают под напором стихии, перед которой не устоять даже самому сильному холоду.