Без семи праведников...

Михайлова Ольга Николаевна

Начальник тайной службы, который всегда вычленял в речи собеседника самое главное, отозвался на слова Тронти.

— Не волнуйся, Дамиано. Ты — не разоришься, — насмешливо проворчал он.

Тут невесть откуда возник кривляка-Песте, на сей раз с гитарой, и продолжил инвективу казначея, правда, в ином направлении, а всё потому, что снова увидел донну Верджилези, статс-даму герцогини.

— Боюсь, дорогой Дамиано, никакие благовония не способны заглушить неповторимый аромат аристократических ног и подмышек неких дам высокого происхождения, способный перебить вонь любого зоопарка. — Нахал брезгливо помахал рукой под носом. — Особенно, когда эти запахи усилены притирками, маслами, душистыми пудрами, эссенциями и мешочками с травами. Видимо, только такой дурак, как я, может недоумевать, почему

бы им не отправиться к цирюльнику-банщику, обслуживающему в замке три парильни, да не принять ванну?

Не то, чтобы у донны Верджилези на сей раз хватило ума не заметить насмешки, тем более незаслуженной, ибо она была чистюлей, но прибежавший лакей позвал её в покои герцогини Элеоноры. В итоге у Песте из-под носа похитили потеху. Однако шельмец тут же отыгрался на её подружке, донне Франческе Бартолини, особе с удивительно красивыми светлыми волосами, отливавшими в сиянии свечей золотом. Мерзавец ударил по струнам и, нарочито гнусавя, пропел сатирический куплет.

— Да не прельстит лукавая срамница, И не зажжёт безумных грёз Глупца, готового прельститься Сияньем золотым волос! Поддельно злато! Проба подтвердила: Фальшивый блеск! Обман велик! Но глупость ложь изобличила, В златых кудрях узнав… парик!

Последнее слово наглый гаер пропел дребезжащим фальцетом.

Донна окинула негодяя убийственным взглядом, способным, кажется, прожечь дыру даже в мраморе, но Чума уже забыл про неё, заговорив о чём-то с Портофино. Меж тем по лицу Гаэтаны Фаттинанти было заметно, что шуточка Песте нашла живой отклик в её сердце: девица улыбнулась, — не шуту, а скорее донне Франческе, но яд её улыбки только ещё больше взбесил статс-даму.

* * *

Тут у Даноли выпал повод обрадоваться: среди толп придворных он неожиданно заметил Амедео Росси, старика-архивариуса, своего давнего знакомого. Тот тоже узнал Альдобрандо и распахнул ему объятья. Когда-то они были дружны и весьма уважали друг друга. Помня по старым временам, что Росси, молчаливый и замкнутый, знал, однако, все сплетни двора, Даноли осторожно поинтересовался мессиром Грандони. О нём ходит так много слухов, почему?

Росси, отведя его в отдалённую нишу зала, где никто не мог их подслушать, не затруднился с ответом. Да, поведение мессира ди Грандони, его неприязнь к дамам и загадочные постельные предпочтения в течение нескольких лет подлинно интриговали двор, пояснил он. У него нет дамы сердца, он никогда не обременял себя ухаживаниями ни за одной из фрейлин, а тут, как назло, в Чуму отчаянно и безнадёжно влюбилась Бьянка Белончини, жена постельничего.

Вообще-то ничего удивительного в страсти статс-дамы не было. Без колпака и погремушек, без шуточек и зубоскальства пистоец по справедливости считался красивейшим мужчиной герцогской свиты: белокожий красавец с томными чёрными глазами, он взглядом мог прожечь любое женское сердце. От него, как замечали многие искушённые женщины, исходила удивительная магнетическая сила, и при дворе болтали, что «не иначе, как он приколдовывает…»

Но сплетни — сплетнями, уверил Росси графа Даноли, а Чуме и в голову не входило перейти дорогу постельничему. Он был готов призвать в свидетели всех святых, что никогда не пытался совращать супругу Белончини, и все придворные могли бы подтвердить это. Чума вообще тяготился обществом, откровенно скучал с мужчинами и не любил женщин, причём особенную антипатию питал к голубоглазым блондинкам, считая их сугубыми глупышками, хоть мнение своё вслух и не оглашал. Синьора же Белончини, к сожалению, оправдывала мнение шута о блондинках, проявляя своё чувство так, что стала посмешищем двора и вызвала дикую ревность супруга, которая проявилась тоже несколько… белокуро. Джезуальдо, вместо того, чтобы парой оплеух вразумить жену, поклялся убить треклятого Грандони. Последствия этой клятвы, без труда понял Альдобрандо, и проступили в портале дома мессира Грациано.

Беда шута, пояснил Росси, была в слишком уж очевидной красоте, невольно останавливавшей каждый взгляд: будь Грациано менее привлекателен, он не был бы притчей во языцех. Но в итоге опытные чаровницы, взбешённые

его равнодушием к их прелестям, высказывали предположения, весьма унизительные для его мужского достоинства: ведь не могли же они предположить, что не привлекают его, потому что… непривлекательны. Нелепость! Мужчины же обычно высказывали догадку о неких иных, не совсем чистых склонностях мессира Грациано, но подтверждения им, к своей досаде, нигде не находили.

Даже Тристано д'Альвелла и Дамиано Тронти недоумевали — и сумели заинтриговать Дона Франческо Марию: шут не только никогда не принимал участия в тихих ночных кутежах герцога и его подручных, — он даже баню приказывал топить только для себя одного! Тогда дружками была высказана мысль о физическом изъяне или уродстве, мешающем шуту предаваться альковным радостям. Любопытство герцога, помноженное на свободный банный вечер, превысило тогда меру, и Дон Франческо Мария приказал Грациано сопровождать его в банные пределы.

Увы. То, что ему довелось увидеть, ничего не прояснило. Обнажённый, Чума удивил своего господина разве что тем, что имел волосы лишь на лобке да в подмышечных впадинах, на ногах же шута они были совсем незаметны. Но подобное, хоть и нечасто, но встречалось и отнюдь не уродовало. Въявь проступили непомерная ширина плеч, мощь икр и запястий. Грациано напоминал мраморную статую Геракла, был безупречно сложен и, на придирчивый взгляд герцога, не отмечен никаким телесным пороком. Дон Франческо Мария в тот же день поведал об этом фаворитам, погрузив их в тяжёлое гнетущее недоумение, в коем они втроём пребывали и поныне.

Светские же сплетники, не находя подтверждения склонности шута к мальчикам и мужчинам, готовы были присоединить свой голос к дамам, а вот фрейлина Иллария Манчини, начитавшись куртуазных романов, решила, что поведение мессира ди Грандони — рыцарственно, ибо в нём ей примерещилось испытание преданности. В романах рыцари, принёсшие обет верности любимой, стойко сопротивлялись любовным признаниям других дам, и она считала, что у мессира ди Грандони есть при дворе тайная дама сердца. Были среди придворных и возвышенные души, правда, весьма немногочисленные, склонные считать мессира ди Грандони монахом в миру, человеком, посвятившим чистоту души и тела Богу. Но повторимся — их было совсем немного.

* * *

Их беседу прервали — Росси позвали к герцогу. Альдобрандо же, снова пройдя по залу, услышал, как в отдалённом от дам кружке Пьетро Альбани и Ладзаро Альмереджи толковали о женщинах, шёпотом насмешливо цитируя Аретино.

Mettimi un dito in cul, caro vecchione, e spinge il cazzo dentro a poco a poco; alza ben questa gamba a far buon gioco, poi mena senza far reputazione. Che, per mia fe! quest'e il miglior boccone che mangiar il pan unto appresso al foco; e s'in potta ti spiace, muta luoco, ch'uomo non e chi non e buggiarone [2] Альдобрандо Даноли уже доводилось слышать эти мерзкие стихи, они почти полтора десятилетия ходили в списках и часто цитировались похотливыми придворными распутниками. Впрочем, цитировались негромко, а уж упомянуть имя их автора при дамах и вовсе было невозможно. Между тем, многие дамы тоже тайно скупали похабные сонеты Аретино и не менее похабные рисунки к ним ученика Рафаэля Джулио Романо. И, несмотря на преследование цензурой и уничтожение тиражей, мерзейшие книги множились.

2

Засунь-ка перст меж ягодиц, старый дружок, А уд проталкивай медленно, мало-помалу, Закинь мои ноги на плечи, И рази напролом — затем меняй отверстие. Женщине это по нраву, она любит, что пожирнее. Наскучит вверху, сойди вниз, мужчина слишком скромный — просто дешёвка…(ит) Любовные позиции (Аретино)