Без срока давности
Шрифт:
— Когда мне давались задания умертвить того или иного человека, они обсуждались у Берии, либо у Меркулова, либо у Судоплатова, но во всех случаях с участием Судоплатова, иногда с участием начальника отдела Филимонова Михаила Петровича и Эйтингона, ставились только вопросы, где организовать умертвление, каким ядом, когда. Мне никогда не говорилось, за что то или иное лицо должно быть умерщвлено, и даже не называлось фамилий. После полученного задания Судоплатов, или Эйтингон, или Филимонов организовывали мне встречи на конспиративных квартирах с лицом, подлежащим умерщвлению. И там во время еды Или выпивки мною то ли в напитки, то ли в пищу вмешивались яды. Иногда лицо, подлежащее умерщвлению,
— И сколько же человек было отравлено таким способом?
— Я не могу точно назвать, сколько лиц мною умерщвлено, но это несколько десятков человек. Я не знаю их фамилий, я не знаю, в чем их вина. Для меня достаточно было указаний Берии или Меркулова. Я не входил в обсуждение этих указаний и безоговорочно выполнял их.
— На сегодня достаточно. Прочтите ваши показания и подпишите протокол.
Здесь требуется сделать одно важное отступление. Как следует из показаний Могилевского, умерщвлением людей он занимался не только в стенах лаборатории НКВД. По его словам, несколько десятков (сколько вот только?) человек были отравлены за ее пределами. Примечательна и другая существенная деталь: речь идет о людях, тихо, без выстрелов и взрывов «умерщвленных на конспиративных квартирах». Это не какие-то приговоренные к смерти анонимные личности, а люди в соответствии с презумпцией невиновности не совершавшие преступлений, не имевшие дел со следователями, несудимыми. То есть просто неугодные власти. Это уже не эксперименты, а самые настоящие, как сегодня принято их называть, заказные убийства. Их наш «скромный» доктор медицины совершил столько, что не в состоянии сосчитать. В книге приведены всего несколько случаев — это все, что назвал сам Могилевский. Информации об остальных уже никто и никогда не получит.
Приведенный разговор между следователем и Могилевским воспроизведен дословно. Он зафиксирован в протоколе допроса от 27 августа 1953 года. Как мы имеем возможность убедиться, внимание следователя сконцентрировалось именно на этих людях — уничтоженных за пределами пресловутой лаборатории.
Сразу же после окончания допроса протокол положили на стол Прокурору СССР. Полученная от Могилевского информация была немедленно использована против Берии. На следующий день (28 августа 1953 года) Руденко, получивший определенное представление о существовании в бывшем НКВД спецлаборатории и делах ее руководителя, сам отправился допрашивать бывшего советского маршала карательной системы Советской страны. Протокол допроса Могилевского он захватил с собой и сполна его использовал.
Вел себя Руденко решительно, резко, уверенно, хотя его противником являлся, пожалуй, самый могущественный человек, перед которым совсем недавно трепетали все и вся. В том числе и он сам. Но благо опыт у него был — с преступниками подобного уровня он уже имел дело в Нюрнберге. Да и как можно вести себя иначе? Хрущев и его окружение предоставили Руденко карт-бланш, назначив Прокурором СССР и поручив ему прямое руководство расследованием самого громкого в советской истории дела. Так что столь высокое доверие партии и народа предстояло оправдать.
Как и подобает Прокурору Советского Союза, Руденко сразу же перешел в энергичное наступление. Однако и Берия столь же уверенно отразил первый напор и перевел допрос в достаточно спокойное русло. Обвиняемый неплохо освоился с ситуацией, до сих пор ловко уходил от обличений, уклонялся от четких ответов на неприятные вопросы, ограничиваясь неопределенными репликами либо ссылаясь на забывчивость.
— Вам что-то говорит фамилия полковника медицинской службы Могилевского, работавшего с тридцать восьмого года в системе НКВД-МГБ?
Берия тотчас понял,
— В моем подчинении находились сотни полковников. Но Могилевского, кажется, припоминаю. Он руководил каким-то подразделением НКВД, занимавшимся исполнением приговоров в отношении осужденных к смертной казни.
— Вы лично давали Могилевскому задания о тайных умерщвлениях людей ядами?
— Этого я не помню.
— А может, Меркулов и Судоплатов давали по вашим указаниям такие задания по умерщвлению людей?
— Тоже не помню.
— Вы явно лжете. Вам оглашаются показания Могилевского от двадцать седьмого августа пятьдесят третьего года, — жестко отреагировал Руденко и положил перед Берией копию протокола уже известного нам допроса бывшего начальника лаборатории НКВД, проведенного накануне, но тот изобразил полное отсутствие интереса к бумаге, отодвинув ее от себя.
— Прошу, заключенный Берия, обратить внимание вот на эту часть показаний, — продолжил Руденко, — изобличающего вас свидетеля: «Задания об умерщвлении я получал от Берии, Меркулова и Судоплатова. Это относится к периоду начиная с тридцать восьмого года до пятидесятого года… Когда мне давались задания умертвить того или иного человека, они обсуждались у Берии, либо у Меркулова, либо у Судоплатова… После полученного задания Судоплатов, или Эйтингон, или Филимонов организовывали мне встречи на конспиративных квартирах с лицом, подлежащим умерщвлению, и там, во время еды, выпивки мною то ли в напитки, то ли в пищу вмешивались яды. Иногда лицо, подлежащее умерщвлению, одурманивалось и посредством инъекции яда умерщвлялось. Я не могу точно назвать, сколько лиц мною умерщвлено, но это несколько десятков человек. Я не знаю их фамилий, я не знаю, в чем их вина. Для меня достаточно было указаний Берии или Меркулова. Я не входил в обсуждение этих указаний и безоговорочно выполнял их».
— Разрешите взглянуть на протокол.
— Пожалуйста, — сухо произнес Руденко.
Берия стал внимательно разглядывать написанное, особенно страницу протокола с анкетными данными бывшего начальника лаборатории, а также его подпись, удостоверяющую правильность записи показаний. Нет, Лаврентий Павлович не перепроверял точность оглашенных ему показаний Могилевского, прекрасно зная, что так и было. Ему нужна была пауза для обдумывания линии дальнейшего поведения. Прокурор прервал несколько затянувшиеся размышления обвиняемого.
— Все так? — поинтересовался Руденко. — Будете упорствовать? Заметьте, свидетель говорит не об осужденных, а совершенно о других лицах.
Классически стандартный и безотказный прием перехвата инициативы: обвиняемый убедился, что против него уже есть прямые и конкретные показания. Голословно отрицать все подряд по меньшей мере неумно. Пойдут очные ставки с «мелкими людишками», которые повторят ему в глаза все слово в слово, что Берия считал унизительным даже в своем нынешнем положении. Препираться с каким-то бывшим лаборантом — удел карманного воришки, мелкого жулика. А потом, ведь если уже прознали про лабораторию, то теперь все равно разыщут и допросят всех ее сотрудников. И эти хором скажут, что нужно.
Все это Берия представлял себе вполне отчетливо. А потому он несколько меняет тактику, ограничиваясь осторожным подтверждением тех фактов, которые не представляли тайны для следствия:
— Мне такое неизвестно. Я признаю, что вызывал Могилевского по поводу ядов, но о таких заданиях, о которых показывает Могилевский, мне неизвестно.
— Но секретная лаборатория для производства экспериментов над живыми людьми была организована по вашему личному указанию?
— Мне об этом неизвестно. Я этого не помню.