Без срока давности

Бобренев Владимир Александрович

Токсикологическая лаборатория доживала свои последние дни. Пока что она, как и некоторые другие родственные по своему предназначению структуры, перешла в подчинение к генералу Железову. Он и стал последним начальником оставшегося не у дел Могилевского. Избалованный вниманием генералов более высокого ранга, Григорий Моисеевич довольно пренебрежительно отнесся к появлению Железова. Он считал совершенно излишним посвящать его в существо своей недавней деятельности. Но, как оказалось, Григорий Моисеевич игнорировал Железова совершенно напрасно. И очень скоро он пожалел о своей опрометчивости.

Железов, как и другие пришедшие одновременно с ним

начальники новой волны, являлся вовсе не таким наивным простаком, каким считал его Могилевский и его коллеги. Представители этой новой волны много знали, неплохо ориентировались в ситуации, понимали, откуда дует ветер. К тому же никто из них не был отягощен грузом прошлых неблаговидных дел карательного ведомства. От традиционных приемов работы советской госбезопасности эти люди отказываться не собирались, но предпочитали заниматься своим делом осмотрительнее.

Таинственная обособленность лаборатории Могилевского, естественно, притягивала к себе внимание. Поначалу Железов просто зондировал почву, а Григорий Моисеевич уходил от ответов. Он стремился сохранить устоявшееся положение, когда в его дела никто не вмешивался. Хотя в такой скрытности уже не было никакого смысла, тем более от Железова, поскольку эксперименты над людьми теперь не проводились. А вот Железова такая позиция начальника лаборатории не устраивала. Больше того, она его просто раздражала, и в его лице Могилевский приобрел очень опасного врага.

К тому же самым пагубным образом повлияли на будущее Григория Моисеевича самоубийства подчиненных. И тем не менее сдаваться он не собирался. Больше того, открыв тайну неудач по «проблеме откровенности», Могилевский решил добиваться возобновления опытов. Собирался найти и привлечь к ним квалифицированных сотрудников — химиков, токсикологов, фармацевтов и приступить к новому этапу исследований, в успехе которого, и теперь быстром, он уже не сомневался.

Для начала руководитель лаборатории, в который уже раз, попробовал воспользоваться действовавшим пока безотказно способом освобождения от излишней опеки — написал рапорт министру государственной безопасности Абакумову. По существу, это был самый настоящий донос: дескать, Железов, в отличие от своих предшественников, проявляет нездоровый интерес к прошлым занятиям строго засекреченного подразделения и любопытствует, чем лаборатория и ее начальник в настоящее время занимается, полагая, что Абакумову известно о его участии в успешных акциях по борьбе с антисоветчиками совместно с Судоцлатовым и Эйтингоном. Могилевский подчеркнул, что по-прежнему готов к выполнению любого важного поручения этих генералов, деятельность которых с работой Железова вроде бы не пересекалась.

Но реакция на послание Абакумова последовала вовсе не оттуда, откуда ее ждал Григорий Моисеевич. Его вызвал к себе… генерал Железов, на которого был состряпан донос, и растолковал, что отныне именно он уполномочен министром контролировать каждый шаг подчиненных, не исключая и Могилевского. Попутно напомнил Григорию Моисеевичу, что тот обязан соблюдать субординацию и не направлять руководству никаких документов через голову своего непосредственного начальника, то есть его, Железова. И хотя генерал заверил Могилевского в своей готовности поддерживать все замыслы и изыскания по токсикологии, но поднять престиж опального доктора до прежних высот это уже не могло. Стукачей и доносчиков не уважают. Особенно те, на кого они доносят. Лебединая песня Григория Моисеевича была, что называется, спета.

А Железов

заинтересовался делами лаборатории вовсе не из праздного любопытства. Его поразило удивительное спокойствие Могилевского в связи с выявленной ревизорами при проверке лаборатории значительной недостачей ядовитых препаратов, полное безразличие ее начальника к судьбам людей, наложивших на себя руки. Бросались в глаза беспечность Григория Моисеевича, бесконтрольность в использовании сильнейших ядовитых веществ, выпячивание им своих заслуг и постоянные намеки на его свободный доступ в самые высокие сановные кабинеты.

В прежние времена яды обычно получали сотрудники 1-го и 4-го управлений по рапортам, завизированным Берией, Меркуловым, Судоплатовым или Эйтингоном. Все письменные просьбы в период войны составлялись на одну колодку — отравляющие препараты, дескать, берутся для нужд определенной партизанской группы. Рапорты с отчетами о применении токсичных препаратов возвращались потом в НКВД и передавались офицеру Бухарову, занимавшемуся учетом такого рода документов.

Обо всей этой бухгалтерии рассказывал впоследствии на допросах сам Могилевский. По его утверждению, Эйтингон, Судоплатов, Меруклов и Берия сами яды никогда не получали. Все выдавалось только по рапортам их подчиненных.

Однако такое утверждение никак не стыкуется с показаниями генерала Железова. На допросе 9 января 1952 года по делу Могилевского он привел несколько иные сведения: «Только после ареста Свердлова, Эйтингона и самого Могилевского многие яды были обнаружены и в значительной части компенсировали ту недостачу, которая числилась за Могилевским. Кроме того, у названных выше лиц были найдены совершенно новые вещества и яды, которые не были внесены в документы лаборатории».

Кстати, Свердлов, упоминаемый Железовым, не кто иной, как сын Я. М. Свердлова — Андрей Яковлевич. Какова связь этого генерала госбезопасности с лабораторией, зачем ему потребовалось брать и хранить у себя эти яды — осталось загадкой.

Впрочем, откровения Железова для нас уже не новость. Несмотря на завесу секретности, столь тщательное ограждение от посторонних взоров всего происходившего в лаборатории, ни для кого не было тайной отсутствие в этом заведении самого элементарного порядка, учета и контроля. Как, где, кем и когда использовались яды — на эти вопросы ни от кого не удалось получить вразумительной информации. Видимо, следствие вовсе не преследовало цели разобраться во всем досконально и поставить все точки над «и». Уже позднее Могилевский припоминал, что все-таки давал Эйтингону препарат «кола-с» — якобы для лечения. Это вполне возможно, потому что сам начальник лаборатории утверждал: «Препарат „кола-с“ мог использоваться в самых малых дозах для снятия усталости и даже как противоядие против действия алкоголя и наркотиков. Этот препарат нам был рекомендован военными».

К сказанному можно добавить, что новое свойство этого ядовитого вещества — в качестве противоядия — наверняка десятки раз проверялось на осужденных, поскольку подвергать риску людей такого ранга никто бы не отважился. А свойство действительно уникальное и очень нужное, особенно разного рода агентам, которым приходится внедряться во вражеские или преступные структуры, пить спиртное и не пьянеть, колоться наркотой и не входить в транс, то есть всегда иметь трезвый ум. А заодно и быть застрахованными на случай применения против них какого либо яда — «кола-с» в сочетании с определенными компонентами ослабляла действие многих токсинов.