Без срока давности
Шрифт:
Давал Григорий Моисеевич препараты и Судоплатову, в частности, как он сам говорил, пирамидон, который тот, по его словам, охотно употреблял в большом количестве.
Необходимо иметь в виду и то, что задания Лаврентия Берии и его ближайших помощников по разработке и испытаниям ядов преподносились исполнителями не иначе как особо ответственные поручения ЦК партии и правительства. Даже заместителем начальника иностранного отдела тот же Судоплатов стал, как объяснил ему нарком, по указанию Центрального Комитета. Когда на суде Судоплатову поставили в вину его послушание, он спокойно ответил: «Я тогда был абсолютно уверен в правомерности поставленных
В сложившейся ситуации требовалось чем-то или кем-то жертвовать. Могилевский вполне подходил на роль козла отпущения. Предлог нашли благовидный — затеяли очередную штатную реорганизацию. Проверяющие из назначенной для этой цели специальной комиссии начали снова тщательно изучать хозяйственную деятельность лаборатории. Много чего тогда выползло наружу, и Могилевскому пришлось в конце концов расстаться со своим насиженным креслом. За отсутствием надобности в специалистах его профиля — так, во всяком случае, ему объяснили.
Детище Григория Моисеевича разделили на два более мелких подразделения — фармакологическую и химическую лаборатории. Их возглавили его главные критики — соответственно Наумов и Григорович. Оба своего добились — стали начальниками. А полковник медицинской службы Могилевский оказался никому не нужен. «Маститому» доктору медицинских наук, профессору не нашлось «достойной» его уровню должности.
После фактического отстранения от руководства и до ареста Могилевский проблемами лаборатории не занимался. Но перед самым уходом он решился на очень рискованный шаг — прихватил с собой из лаборатории часть наиболее перспективных токсикологических препаратов. Кто его знает, сделал ли это из мести за свое изгнание (мол, пускай и у тех, кто меня подсиживал, обнаружат недостачу), либо рассчитывал остаться единственным их обладателем и незаменимым специалистом, способным в любой момент всплыть на поверхность и предложить органам свои «специфические услуги». Тайну эту он так и не открыл.
Правда, сам он, в отличие от своих бывших подчиненных, поначалу не слишком расстраивался от потери должности. Григорий Моисеевич вовсе не считал свои контакты с наукой исчерпанными, и «ушедшие» вместе с ним из лаборатории отчеты, яды, приборы обнаружились лишь спустя пару лет, в 1951 году, уже после того, как бывшего завлаба заключили под стражу. Какой путь они прошли за два года, кому помогли уйти без шума в мир иной — глубокая тайна.
Ну а в Министерстве государственной безопасности вполне справлялись и без советов опального доктора медицины. У нас незаменимых людей нет. Он же, сначала уединившись от всех, целыми днями отсиживался в маленькой комнатке в дорогом его сердцу, почти обезлюдевшем доме в Варсонофьевском. Потом перекочевал на загородный объект в Кучине. Время от времени сочинял и отправлял наверх докладные с изложением своих новых прожектов, но былого внимания к ним уже не ощущалось. Кстати, приобретенный опыт по составлению такого рода бумаг вскоре ему очень пригодится.
В МГБ вроде бы удалось разрешить неприятную конфликтную ситуацию. Многознающий источник неприятностей отстранили от непосредственного руководства коллективом вполне безболезненным для ведомства способом. И жаловаться-то
Можно было подводить итоги если не всей жизни, то ее важному этапу. А то, что он был одним из важных и необходимых для страны и народа, Григорий Моисеевич никогда не сомневался.
Даже насидевшись в тюрьме, он остался верным своим убеждениям. Много лет спустя — в августе 1955 года — он откровенничал на сей счет в письме на имя первого секретаря ЦК КПСС. По этой тюремной «маляве» можно составить полное представление о последней, завершающей стадии служения Григория Моисеевича на благо столь полюбившихся ему органов, о его последних размышлениях, оценках и переживаниях:
«Была ли моя тяжелая работа с точки зрения государства необходимостью? Эта тяжелейшая работа с методами, которые вызывают вполне справедливые сомнения и осуждение. И у меня, и у некоторых других лиц, проводивших ее, были большие переживания: борьба личного чувства с сознанием государственной необходимости. Только этим тяжелым состоянием можно объяснить самоубийства Щигалева и Щеголева, психическое заболевание и острый безудержный алкоголизм Филимонова, Григоровича, Емельянова, тяжелые заболевания Дмитриева, Мага и других лиц…
Знаменитый своими хитросплетениями в свое время метафизик-софист, правитель при Людовике XIII, кардинал Ришелье заявлял, что он обеспечит каждому гражданину виселицу, который написал по своему выбору две-три фразы на двух-трех строчках. Почти аналогичное получилось и с моим делом. Взят изолированный факт нахождения у меня дома и на службе кое-каких „предметов“. И этот факт взят как таковой без связи с другими явлениями, взаимосвязанными и взаимообусловленными. Классики марксизма-ленинизма указывали неоднократно, что взятые, вырванные из контекста, изолированные факты и явления без связи с другими, их обуславливающими, могут привести к абсурду, курьезу. Так получилось и в моем деле.
Абакумов и Железов обещали все условия для продолжения моей прошлой работы, дали задание разрабатывать тематику параллельно существующей (там, где я раньше работал, был намечен план большого строительства загородного объекта, были отпущены большие средства — около миллиона рублей) с директивой: „…быстрее все закупать для будущей работы“. Был набран штат работников-специалистов — около 30 человек, было предоставлено за городом предварительное помещение. Много „предметов“ я тогда получил с бывшей моей работы.
Я не нашел правильного выхода из этого заколдованного круга конспирирования и принужден был во избежание „раскрытия“ кое-что из „нестрашных предметов“ держать на дому или уничтожить их. По своему интеллектуальному донкихотству я пошел на „преступление“ и держал их дома. И это исключительно исходя из честного, восторженного энтузиазма принести как можно больше блага государству. Железов с компанией (Муромцев, Наумов, Григорович, Бухаров) делали неоднократно негласные для меня обыски и прекрасно осведомлены о наличии у меня „предметов“, но молчали об этом. Делали это, как выяснилось впоследствии, с провокационными целями — ведь они всегда могли у меня все отобрать.