Без суда и следствия
Шрифт:
Удивительная вещь — очень легко добиться положительного результата, апеллируя не к любви, а к ненависти. Почему так странно устроены люди? Несколько минут он думал, потом сказал:
— Хорошо, я тебе расскажу, но я много и сам не знаю. А потом ты навсегда покинешь мою квартиру.
— Договорились. Как ее звали?
— Нина. Ее познакомил с Андреем кто-то из его однокурсников по училищу. Прежде она жила с ним, а потом на одной из тусовок познакомилась с Андреем. Я не знаю ее фамилии. Она жила не здесь. В другом городе. Но у нее были очень богатые родственники или родители, которые давали ей деньги. Когда она познакомилась с Андреем, ей было шестнадцать лет. Родители или родственник купили ей школьный аттестат, и она только развлекалась, а нигде не училась. Она сразу же стала жить с Андреем. У него уже была ты, но он все равно на нее клюнул. Он не мог устоять
— Как она умерла?
— Понятия не имею. Знаю только, что Андрей очень переживал. Он сам рассказал мне об этом. В смысле, про ее смерть…
— Он ее убил?
— Может быть. Он считал, что да…
— А может, ее убил кто-то другой?
— Больше я ничего не знаю.
— Неправда, знаешь.
— Нет. Я рассказал тебе все. Теперь ты обещала навсегда исчезнуть из этой квартиры.
— Хорошо. Но если я узнаю, что ты мне лгал, я к тебе вернусь.
Он нетерпеливо пожал плечами.
По дороге к дому я обдумывала каждое его слово. Постепенно мое сознание прояснялось. И, только войдя в подъезд, я вдруг вспомнила! Я вспомнила, что уже действительно видела эту девушку! Меня натолкнул на это рассказ Толика, вернее, ее имя. Нина. Я уже слышала это имя — Нина.
Когда я дошла до своей квартиры, я уже точно знала — где.
Глава 10
Это было в тот самый день, когда Андрей первый и последний раз в жизни меня ударил. Тогда я объяснила страшный поступок тем, что у него был нервный срыв. Но до конца своих дней я запомнила, как лежала поперек кровати в спальне, и подушечкой указательного пальца вытирала с подбородка тонкой струйкой бежавшую кровь. Кровь не вытиралась и, стекая по лицу, оставляла на пододеяльнике застывшие темные пятна. Рядом с кроватью на коленях стоял и плакал Андрей.
За всю нашу совместную жизнь мы ссорились достаточно часто. Наверное, нет ни одной нормальной семьи, в которой семейная жизнь протекает без ссор. Мы ссорились из-за нашего отчуждения, из-за того, что в трудный период перестали заниматься любовью, потому, что он не мог устроиться на работу (вернее, не хотел) и не понимал, что период «картинного процветания» временный и может очень скоро закончиться. Из-за того, что меня выгнали из института и я погрузилась в трясину отчаяния и злобы, где не существовало никого, кроме меня самой.
Но в тот день Андрей меня ударил впервые. И до сегодняшнего дня я не могла понять — из-за чего.
С первых же дней моей телевизионной работы мне поручили вести новости. И даже в штатном расписании четвертого телеканала я была записана как ведущая теленовостей. Журналисты подготавливали сюжеты, а я в прямом эфире зачитывала текст, который сама же для себя и готовила. Это в цивилизованных западных странах существует система, когда в эфир с блоком новостей выходит подготовивший их журналист. Но мы жили в глубинке с населением около миллиона, в городе, который даже не был столицей. И я вела выпуск потому, что руководство телеканала решило: я буду неплохо смотреться в эфире. В самом начале Филипп Евгеньевич как-то сказал, что для карьеры на телевидении у меня есть и характер, и стиль. Так и произошло. Потом мне добавили больше свободы. И я уже через месяц стала делать собственные комментарии. То есть я имела право прокомментировать любой подходящий для этой цели сюжет. Мне было трудно понять, почему я пользовалась такой не ограниченной ничем, полной свободой. Но, склоняя голову вправо в профессиональном дикторском жесте, я всегда знала, что буду говорить. И говорила. И многим это даже нравилось.
Особенно когда комментировала сюжеты об убийствах. Вести криминальную хронику мне поручили тоже через месяц. Это был специальный сюжетный выпуск — раз в неделю, вечером, в хорошее эфирное время. Для местного телевидения он заменял крутой американский детектив. Впрочем, сами преступления того не стоили — это были неинтересные, мелкие события. Парочка местных бригадных разборок, хлопнули какого-то бизнесмена, бомжи обворовали квартиру, подростки угнали машину, муж-алкоголик нажрался в очередной раз
Как правило, криминальную хронику, которую мы давали в программе, весьма «причесывали» власть имущие органы. Давно закончился советский период, но цензура на телевидении существовала до сих пор. В эфир не проходило то, что критиковало деятельность «отцов города» или высших чинов милиции. Иногда по причине такого контроля выпускать в эфир было практически нечего. Тогда мы рассказывали о самоубийствах. Как правило, перед программой (на монтаже, который длился около двух часов) я сама просматривала сюжеты вместе с директором программы и звукорежиссером. И вот однажды был день, когда нужно было выбрать из двух сюжетов один: либо пьяная ссора двух бомжей (один бомж дал другому бутылкой по голове, тот выжил, и его отправили в больницу), либо самоубийство студентки юридической академии, факультета международного права и безопасности бизнеса (это был очень престижный факультет, доступный только для золотой молодежи. Обучение на нем в год стоило около десяти тысяч долларов, поэтому я запомнила его название очень хорошо). Богатая девица на дискотеке нажралась наркотиков и отбросила копыта в шикарной двухуровневой квартире. Когда она умерла, кроме нее, в квартире находилось еще пять человек (в том числе ее любовник-однокурсник, вместе с которым она жила полгода). Следственный вердикт — передозировка. Но так как нам нечего было давать в эфир, то милицейское руководство разрешило четвертому телеканалу выпустить этот сюжет. Директор программы тогда еще спросил меня, что я сама лично предпочла бы поставить. И я ответила, что, однозначно, — богатенькую студентку. Со мною все согласились, и сюжет поставили в программу. Я вышла в эфир. Разумеется, с собственным комментарием.
Как и в случае с Димой Морозовым (когда самой первой я рассказала про это убийство с экрана телевизора), я внимательно просмотрела все фотографии с места преступления. Я не очень их запомнила (мне приходилось просматривать кучи подобных снимков еженедельно), но обратила внимание, что девушка была толстой и некрасивой. Ей был всего двадцать один год. В программе я коротко изложила факты, далее был сюжет, снятый журналистом на месте события. Потом я сделала комментарий. Я сказала, что, к сожалению, в нашем городе нет ни одного ночного клуба и ни одной дискотеки, где не продавались бы свободно наркотики. И так как в дорогих ночных клубах проводит время чаще всего золотая молодежь, то эти наркотики (одна таблетка качественного «экстези» или «синего льда», ЛСД, стоит большую сумму) легко доступны. В то время, когда люди голодают и по полгода не получают зарплату, тысячи долларов детки богатых родителей выбрасывают на ветер. Значит, они сами выбирают свою смерть, и не стоит их жалеть. Каждый человек получает то, что заслуживает. И будет уместно приберечь свою жалость для других, более достойных.
Я не говорила в комментарии о том, что это было — несчастный случай или самоубийство. Не упоминал об этом и снявший сюжет журналист — он сказал, что ведется следствие. Это было примерно зимой — где-то за полгода до убийства Димы Морозова. После эфира я вернулась домой. Андрей расхаживал по комнатам как взъерошенный, злобный волк. Мы помирились довольно давно, и после окончательного выяснения отношений все между нами было хорошо. Еще с порога я увидела, что он жутко озлоблен, но не поняла, из-за чего. Неужели его так расстроило мое позднее возвращение (но ведь он знал, что я находилась на студии, на работе) или необходимость самому приготовить себе ужин? Он накинулся на меня сразу же, прямо с порога:
— Мне осточертело, что ты возвращаешься домой так поздно! В последнее время ты позволяешь себе все, что угодно! Мне это надоело!
— Андрей, успокойся! Ты же знаешь, что я была на работе!
— У тебя дебильная работа! И слушают тебя одни идиоты!
— Что случилось?
— Я смотрел программу! Весь твой эфир! И мне было противно и стыдно! Противно потому, что мы живем в таком обществе, и стыдно, что ты моя жена…
— Я не понимаю…
— То, что ты несла, было омерзительно! Неужели ты сама не понимаешь, что это было грязно и подло? Человек умер, молодая девушка, двадцать один год, а ты говоришь, что она недостойна жалости? По-твоему, это нормально?