Без тринадцати 13, или Тоска по Тюхину

Эмский Виктор

— Это как это? — поинтересовался солдатик.

— С помощью псевдотелепатии. Ах, если бы ты знал, Витюша, каково это, когда нет связи!.. — и мягко, но решительно остановив открывшего было рот первогодка, горько продолжил, — Но это еще не все! В довершение всех бед, тот, кто остался на гравидискоиде, не знает даже, куда воткнуть кипятильник! Это такой… такой…

— Чудак на букву «м»?..

— Нет, хуже! Это такой тюха, Витюша, что никакой надежды, что связь состоится, у меня лично нет. Зовут его Марксэн и никакой он не уфонавт, а самый

обыкновенный бортовой свидетель и очевидец. А самое ужасное заключается в том, что вот уж он-то, Марксэн, уж он-то действительно лемурьянец, самый натуральный, да еще каких свет не видывал!.. Тьфу!.. А ведь, как известно, ни на что путное, кроме самодезинтеграции, эта нация не способна! Поразительно неорганизованный, вздорный и безответственный народ! В отличие от них мы, мфуси, Витюша, стоим на неизмеримо более высокой ступени совершенства. Ну, в частности, мы в совершенстве владеем совершенно непостижимой для непосвященных Великой Тайной Трансформа!..

— А это как это? — захлопал глазами солдатик.

— Ты умеешь хранить тайну?

— Спрашиваешь! Я же принимал присягу.

— Поклянись, что никому не скажешь!

— Клянусь! — сказал солдатик, хотя, честно сказать, после того, как он поругался с рядовым Т., ему и разговаривать-то было не с кем…

— Как бы это тебе попроще?.. Ну, в общем, если совсем просто: я могу превратиться во что угодно.

— Во все, во все?!

— Решительно!

— Во все, во все, во все?!

— Во все, имеющее атомно-молекулярную структуру.

— И в камень и… и… и в божию коровку?

— Запросто!

— А в банное вафельное полотенчико?

— Хоть в махровое.

— Ништяк!.. А в птицу?

— Конкретней!

— Ну в эту, из песни: «чому я не сокил, чому…»

Вместо ответа Золотоглазый Зеленый Зюзик ударился грудью об черепичную крышу и, точно в сказке, обернулся Финистом-Ясным соколом. И взмахнул сокольими крылами, и взмыл в соколиную высь. Все выше, выше! И вот озарился лучами невидимого еще солнца, замер, весь золотой. А потом вдруг сложил золотые свои крылья, пал с небес, как Витюша с березы, грянулся грудью о черепицу, снова стал заурядным Зюзиком.

— Ну, ты даешь! — только и вымолвил до глубины души потрясенный рядовой Эмский.

— Классно?

— Высоко-оо!..

— Эх, — вздохнул золотоглазый трансформант со скрипично-канифольным голосом, — эх, да разве ж это высоко?! Каких-то несчастных сто метров и все! И выдохся, и батарейки сели!..

— Вот-вот! — сказал Витюша, — И у меня! Раньше я эту нашу кафельную стометровку — в два притопа в три прихлопа, а теперь…

— А ты какой щеткой пользуешься — подметальной или полиэтиленовой?

— Зубной, — загрустил солдат-первогодок.

И его новый друг до такой степени оторопел от этого ответа, что только и ахнул:

— Это как это?!

Да-а… Вот так они и сидели — два голубчика — в обнимочку на крыше казармы. А когда за фольварком, за капустным полем, за хилым немецким лесочком

вставало во всей своей неописуемой красе родимое русское солнце, солдатик, сглатывая комок, восхищенно вздыхал:

— Ух!.. Вона как!.. Эх!.. Слышь, хочешь стихи почитаю?

— Пушкина?

— Да нет, это из новых, ты его не знаешь…

— Евтушенко?.. Вознесенский?..

— Тюхин его фамилия. — И Витюша, набрав побольше воздуха в хилую свою, туберкулезную грудь, с выражением читал свое самое-самое свежее, из поэтического цикла «Гражданственность»:

Время быстрой ракетой мчится!

Очень скоро из разных мест

Мы приедем в Москву, в столицу

На ХХХ-ый партийный съезд!

Тут Витюша украдкой косился на Зюзика и осторожно спрашивал:

— Дальше читать, или хватит?

— Дальше! О, дальше, дальше! — стонал Зеленый Зюзик, устремленные на солнце глаза которого были полны неподдельного восхищения и слез.

Голос Эмского креп:

Мы трудились под рев моторов,

Закалились и сильными стали

Крузенштерны морских просторов

И Титовы космических далей!

— Хорошо! — не выдерживая, всхлипывал инопланетянин.

А польщенный автор скромно пояснял:

— Тут, конечно же, лучше Гагарины — в последней строчке, но из-за ритма не влезло.

— И все равно — хорошо! — моргая огромными лемурьими глазищами, шептал Золотоглазый Зачарованный Зюзик.

— Слушай, а в пол-литру ты обратиться можешь?..

Вообщем, долго ли, коротко — но два этих стихолюбивых чудика так сроднились душами, что и жизни уже друг без друга не мыслили. Дошло до того, что даже старшина Сундуков перестал, поигрывая бородавкой, скрежетать зубами, он лишь еще дальше на затылок сдвигал свою хвуражку и удивленно бормотал: «Ну, шу ты будэшь дэлать — упьять назюзюкался! Нэ, рудувуй Мы, нэ выйдэт из тэбя нустуящего сувэтскуго чэлувэка!..»

И вот настала весна. «В Россию!.. В Тютюнор, на стрельбы!..» — заволновалась ракетная бригада.

— И меня берут! — гордо сообщил однажды Зюзику поэт Тюхин.

— Свидетелем и очевидцем?

— Радистом начальника штаба, — сказал Витюша, и, воткнув вилку хвоста электрического лемура в розетку бытовки, пошел в ленкомнату читать свой любимый «Огонек». Полы он уже больше не драил. Полоса кончилась, поскольку в батарее стряслось новое ЧП и про солдатика забыли, да и первогодком он теперь уже не был.

И вот как-то раз, придя под утро выключать Зюзика из сети, дневальный Эмский застал своего единомышленника в полнейшем душевном расстройстве.

— В Россию, в Тютюнор… А как же я? — горько вопросил солдатика мохнатый друг.

— Главное — спокойствие! — сказал перманентный нарушитель воинской дисциплины. — Ты не дрейфь, я уже все обдумал. Мы поедем вместе!

— Это как это? — приободрился Зюзик.

— Элементарно. Ты превращаешься в какой-нибудь предмет моего солдатского обихода, ну, к примеру, — в расческу или там в носовой платок…