Без вины виноватые
Шрифт:
– Ну, такой высокий, кудрявый, с волоснёй на щеках. Он хоть и молчал всё время, но вид у него такой, будто его весь мир обидел. Не общайся с ними, хуже будет – вот, что скажу, пап.
Уайт похлопал по скамейке, приглашая Винина присесть, и тот, сбитый с толку рассуждениями мальчика об Энгеле, сел рядом. Писателя поглотили ещё бoльшие раздумья, чем до этого: слова Уайта, безошибочно читающего людей по чертам лица, как открытую книгу, посеяли в нём сомнения. Прав ли он насчёт Энгеля? Почему он советует не общаться с ним?
Винин знает Черникского десять лет и для него он верный товарищ, но и Уайт никогда не ошибался в людях
Уайт, видя, как бледнеет Винин, с горечью ухмыльнулся. Столь короткая и насыщенная жизнь научила его многому, о чём не могли подумать даже люди в преклонном возрасте. В нём постоянно росло ощущение страшной власти: он без зазрения совести мог обвести вокруг пальца любого, искусно владея манипуляцией, мог услышать и увидеть многое, что не видели даже самые внимательные люди, мог жонглировать чужими эмоциями. И всеми своими уловками он беспрерывно пользовался каждый день с каждым встречным человеком, не давая себе ослабить бдительность ни на миг, – он не доверял никому. Однако с Винином, Стюартом и отцом у него не выходило проделать никакого психологического трюка. Неизвестно, что его останавливало с писателем и братом: то ли любовь к этим родным существам, то ли их острый холодный ум, – рядом с ними он мог расслабиться и, не боясь подставы или предательства, открыться. Что до отца, то мальчик его опасался и терялся при одном его виде.
Сев нормально, Уайт положил голову на плечо Винина и вздохнул.
– Что такое? – обеспокоенно спросил писатель.
– Тревожно. Кажется, здесь неподалёку есть кто-то, кого не видно. Я ощущаю пристальный взгляд, но не могу понять откуда.
– Может, мерещится?
– Может, может… – он зевнул.
– Спать хочешь?
– Немного. Я последние пару дней не спал нормально. Заснуть рядом с трупом не могу: мерещится, что дед восстанет, потому постоянно говорю с ним и прошу, чтобы он ни за кем не восставал.
– Вряд ли он воскреснет и что-то тебе сделает. Мёртвые добрее и смирнее живых.
– Не, деда шугаюсь не из страха; смерти-то я не боюсь. Мне кажется, что вместо него в гроб ляжет кто-то другой и тоже помрёт по страшному. Дед-то помер у меня на руках: его замучила паническая атака, отчего он себе всю грудь, лицо и живот когтями изодрал. Помню, как он кричал и бился в агонии ещё час, а потом упал замертво.
– Какой кошмар…
– И не говори. Переживаю только, что скоро кто-то также мучительно помрёт.
– Почему ты так думаешь?
– Чувство нехорошее. Пап, а ты-то помирать не собираешься?
– Вроде не собирался.
– А если без вроде?
– Не собирался.
– Хорошо… Пообещай мне, что не помрёшь.
– Как я могу такое обещать? Смерть может зависеть и не от меня.
– Нет, не может. Человеку подвластно всё и даже смерть ему нипочём; если он захочет жить, то выживет любой ценой. Обещаешь, что не умрёшь?
– Обещаю.
Уайт улыбнулся и, вздрогнув
– Уайт, что ты здесь делаешь?!
Уайт не ответил. Мужчина подошёл ближе.
– Уже одиннадцатый час! Ты почему не дома?! Где мать?
– Я гуляю.
– Ты время видел? – заметив Винина, мужчина нахмурился сильнее и обратился к нему. – А вы ещё кто такой?
– Это мой друг, – сухо бросил Уайт. – Мы гуляли.
– Друг? Почему я его не знаю?
– Я тебе говорил про Модю…
– Не говорил! А ну вставай и быстро иди домой! А вы, молодой человек, объяснитесь, кто таков и почему гуляете с моим сыном?!
– Для начала хочу узнать, кто вы сами такой, – поднявшись, нахмурился Винин.
– Я Демьян, отец Уайта. А вы кто? Имя, фамилию и профессию.
– Модест Винин, писатель.
– Фу, боже, писатель! Да разве это профессия? Понапишите бредней всяких, бумагу портите и детям свой бред в голову пихаете!
– О чём вы вообще говорите?
– Я о том, что книги ваши взять да сжечь надо! Идём, Уайт! Больше ты не будешь разговаривать с эдакими бездельниками, понял?! Если ещё раз увижу тебя рядом с этим бомжом…
Он пригрозил сыну кулаком, в раздражении схватил его за руку и повёл прочь. Уайт через плечо посмотрел на Винина, жестом попросив его ничего не говорить и не идти за ними.
После ухода Уайта я полчаса сидел в парке. Не помню, о чём думал. Вспоминал… (прочерк) В последнее время у меня появились проблемы с памятью. Подозреваю, что это от лекарств, которые я давно перестал пить… (прочерк)
Ко мне подсел извозчик. У него был длинный русый хвост, шрам на половину лица, узкие глаза и хитрая ухмылка. Он снял восьмиклинку, посмотрел в небо и тихо запел. Я никогда не слышал песню, которую он пел, но почему-то запомнил несколько строк…
«Никогда не люби, никогда не будь любим.Любовью мы с тобой этот мир загубим»…Время близилось к 11. Было темно. Горели фонари. Извозчик ушёл. До сих пор отчётливо вижу перед собой огромное дерево с пышной красной листвой, хотя остальные деревья были зелёные. Я подошёл к этому странному великану, чьи мелкие листья у концов были оборваны. От него пахло железом. На шероховатой коре я увидел окрашенные в красный шрамы от топора. Красной была смола, стекающая вниз багровыми каплями, словно вместо древесины у дерева была человеческая плоть. Я притронулся к рубцам и посмотрел наверх: из-за листвы на меня смотрели ярко-красные глаза. Вспомнил, как в детстве видел похожие глаза, но жёлтые, смотрящие на меня из тёмного переулка. Мне тогда было восемь… (прочерк)