Без выстрела
Шрифт:
— Давай сюда, Новиков! — позвал остановившийся Степан Ильич. — Коней привяжи. Шевелись же!
Бухгалтер подошел, с трудом переставляя вдруг отяжелевшие ноги.
— Видишь? — спросил Раменков.
Новиков ничего не увидел. Заросший травой участок дороги, две широкие колеи, выдавленные полозьями тракторных саней. И всё. За обочиной начинался низкорослый кустарник; ниже по склону вставала стеной «черная», пихтовая тайга.
— Или коней туда увели, — рукой показал Раменков на эту чёрно-зелёную стену
Тогда, следуя взглядом жесту начальника, Новиков увидел блеклою полосу на зелени кустарников, казавшейся сверху одноцветной плоскостью; это завернулась, показывая более светлую исподнюю сторону, листва.
— И туда? — спросил Новиков, указывая на вторую, такую же светлую дорожку, несколько правее первой и уходящую под меньшим углом к трассе.
— Гм! — сказал Раменков.
Перебравшись за обочину, он опустился на корточки, зашарил в траве руками. Не оглядываясь, сообщил:
— Точно. Вмятина от подковы.
И зашагал вниз, иногда придерживаясь за ветки. Щёлкнув предохранителем ружья, бухгалтер последовал за ним.
Шли, стараясь не зашуметь, слушая напряженную, как перед грозой, тишину. Новикову казалось, что из шейки ружья сочится влага — это потела сжимающая её ладонь. Пихты уже закрыли от них небо, когда странные звуки впереди заставили обоих приостановиться. Оглушенным тишиной ушам эти звуки представились трудными выдохами борющихся людей. Или — хрипением умирающих.
Шаг, ещё шаг…
Колыхнулись густые папоротники, затрещал валежник. Бухгалтер взял на изготовку ружье.
— Гады! Сволочи! — неожиданно выкрикнул Раменков, кидаясь вперёд. — Новиков, нож! Нож давай! Скорей!
В папоротниках ворочалась лежащая на боку лошадь. Почти задавившаяся на ремённом поводе, привязанном за пихту, она только бессильно всхрапывала, уже не порываясь подняться. На оскаленной морде пузырилась розовая пена. Над ней серой, похожей на плотный дым тучей вилась мошка.
— Ягодка. Васька её заводной увёл, для Лезиной, — объяснил Степан Ильич, когда повод был обрезан и возле дрожащей, обессиленной кобылы, всё ещё не могущей подняться, развели дымокур.
— А Гнедко? — спросил Новиков, будто начальник знал, где мог находиться второй конь.
— Тайга, — обескураженно буркнул Степан Ильич. — Найди попробуй.
И всё-таки Гнедка удалось найти. Когда, с шатающейся лошадью в поводу, оба выбрались на дорогу, Новиков кивком показал на вторую белёсую стежку.
— А туда?
— Пойдем.
Привязав кобылу вместе со своими конями и убедившись, что она более-менее успокоилась, они второй раз двинулись вниз по склону. Степан Ильич снова присел, шаря в траве, и обрадованно выдохнул:
— Есть!
Чуть ниже они даже увидели четкий отпечаток подковы на грудке слежавшегося песка, выброшенного при постройке норы
Стежка опять привела в пихтач и затерялась бы, но дальше началась нетопкая открытая мочажина. Поваленная трава не позволяла сбиться. Оба не понимали, зачем второго коня понадобилось вести так далеко от дороги, но молчали: стоило ли удивляться мелочам, когда есть более важные поводы для удивления?
За мочажиной открылась старая гарь. Подсознательно готовый к тому, чтобы снова услышать хрип, Раменков больше слушал, чем смотрел вперёд. И поэтому, перепрыгнув первую же валежину, с трудом удержал вскрик, споткнувшись о круп лежавшего за ней коня.
Почти из-под сапога Раменкова брызнули в разные стороны два испуганных горностая в невзрачных летних шубках. Гнедко не храпел, не косил сумасшедшим глазом. Юркие горностаи и рыжегрудые кукуши, неохотно взлетевшие на ближнюю осинку, не ради бескорыстного любопытства пожаловали сюда.
— Сдох, — грустно сказал Новиков.
— Застрелен, — поправил Раменков. — Убили Гнедка.
Он показал на маленькую пулевую ранку возле уха коня. И, подумав, спросил сам себя вполголоса:
— Коня-то, коня зачем надо было убивать?
Вот тогда-то Новиков и сказал:
— Волк — он, брат, и без нужды режет. А волка сколь ни корми, всё в лес смотреть будет. Надо бы знать такое, Степан Ильич.
Раменков поднял на него тяжелый взгляд:
— Думаешь?
— И думать нечего.
— Значит, по-твоему, Васька… — начал Раменков и споткнулся, не договорив.
Бухгалтер удивленно поднял бровь:
— А по-твоему?
Не дождавшись ответа, гневно, словно не Раменкову, а выговаривая провинившемуся школьнику, стал объяснять:
— Доверие — оно хорошо до известного предела. Заигрался ты, Степан Ильич. Нельзя так. Если на человеке было пятно, — всегда скажется. Вроде малярии: ходишь вроде бы здоровый, а потом — на тебе! Рецидив! Это, брат, понимать надо. Глубже смотреть в людей. А ты ему, мало всего прочего, — пистолет!.. Оружие! Вот и ищи-свищи!
— А ты? — почему-то усмехнулся Раменков.
— Что — я?
— Ты Лезиной — деньги. Почти на четыре «Волги». Чего не смотрел глубже?
— Ну, знаешь!.. — бухгалтер даже развел руками. — Лезина — она под влияние попала. Среда. Преступное окружение. Сколько раз Васька её туда-сюда провожал. Кто именно Ваську посылал? А ты говоришь, — я!..
— Так, — сказал Раменков. — Я. Ты прав, Новиков. Что же, пойдём к лошадям. Надо ехать да сообщать кому следует. Они… разберутся. Вроде бы должны разобраться. Во всём.