Без ярлыков. Женский взгляд на лидерство и успех
Шрифт:
Он смущенно улыбнулся и грациозно приветствовал меня тремя поцелуями с примесью соли и песка. Затем подошел еще один молодой человек, пониже ростом, такой же стройный, но с порослью на груди и, судя по его виду, не брившийся уже несколько дней.
– Et ce bel homme s’appelle Lucas (А этого красавца зовут Люка), – объявила Доминик, сияя от гордости. Люка прихватил свои вьющиеся длинные волосы в хвост на затылке, наклонился и, в свою очередь, одарил меня тремя колючими поцелуями. Эти двое молодых людей были моими новыми французскими «братьями».
Пока мы шли к тесному фургончику, я снова попыталась объяснить Доминик, что ничего не взяла с собой, кроме
Муж Доминик, Тома, был механиком. Годы тяжелого труда оставили глубокие морщины у его глаз – узких щелок, в которых едва заметно мерцала синева. Густые волосы он зачесывал назад, что напоминало о стиле помпадур пятидесятых годов. Теперь, когда семья была в сборе, я осмотрела маленький фургон и задумалась, где мы будем спать. В глубине стояла всего одна большая кровать – очевидно, предназначенная Доминик и ее мужу. Но позже вечером, когда пришло время укладываться, я узнала, что молодые люди и Тома будут спать под открытым небом – вернее, под навесом, – а на кровати устроимся мы с Доминик.
– Mon plaisir (С удовольствием), – сказал Тома и положил тяжелую руку мне на плечо: конечно, он с радостью уступит свое место.
Все сомнения быстро забылись: долгая дорога, волнение первой встречи и постоянные попытки разобрать певучий южный акцент так утомили меня, что я мгновенно заснула в теплой и мягкой постели рядом с моей новой французской maman.
На следующее утро, зайдя в кабинку общественной душевой, я испытала огромное облегчение: это было мое личное пространство, где хотя бы несколько минут не нужно было говорить по-французски. Я подняла голову, подставляя лицо под струи воды, и увидела, что над перегородкой маячит голова какого-то молодого человека, который смотрел на меня с широкой улыбкой. Я пронзительно завизжала, и он немедленно исчез. К сожалению, мой крик не просто прогнал его, но и поднял немалый переполох в душевом комплексе. Послышались крики: «Ca va (Все хорошо)», «Que se passe t’il? (Что происходит?)», «Tout va bien? (Всё в порядке?)». Потрясенная и задетая, я рассказала братьям, что случилось, но они, похоже, не усмотрели в этом происшествии ничего серьезного. Впрочем, почувствовав, что я расстроена, сказали, что будут защищать меня, и пообещали в следующий раз держаться поблизости. Французы иначе относятся к наготе. В моей родной стране обнаженное тело и связанная с ним сексуальность были табу для шестнадцатилетней «хорошей девочки». Быть раздетой и допустить, чтобы тебя увидели, явно неправильно, поскольку подразумевало опасную уязвимость. Но французы, по-видимому, считали, что нагота естественна и даже красива. Женщины всех размеров и форм загорали на пляже топлесс, дети резвились голышом, и никто не обращал на это ни малейшего внимания. Я восхищалась тем, как французы принимают свое тело, и надеялась, что когда-нибудь у меня хватит мужества и уверенности быть «видимой», не опасаясь осуждения.
Когда мы вернулись в Кальвисон, я узнала, что Артур, мой «младший брат», танцует в балете. Через пару недель он должен был отправиться на учебу в Парижскую консерваторию [9] . В задней части дома находилась небольшая
9
Полное название – Парижская высшая национальная консерватория музыки и танца (фр. Conservatoire national sup'erieur de musique et de danse de Paris).
10
Этуаль («звезда», фр.) – высший статус артистов балета Парижской оперы.
Лето было наполнено приключениями, большими и маленькими: я открывала для себя пейзажи и вкусы французской культуры. Немало ленивых жарких летних дней мы просто плыли по течению: слушали, как стрекочут cigales, гуляли по пыльным дорожкам за городом, ходили в гости к соседям, по пути покупали продукты. Сельская местность сама по себе была огромным праздником чувств. Урожай лаванды к концу лета наполнил воздух пьянящим ароматом. Благоухание, источаемое этим растением, пропитывало каждую клеточку тела. Доминик брала высушенную лаванду, заворачивала в лоскутки прованских тканей бледно-желтого и зеленого цвета, усыпанные силуэтами цикад, и клала в ящики с бельем – составить компанию носкам и другой одежде.
Пожалуй, не столь ароматной была наша поездка на ферму, где делали козий сыр. Я узнала, что у французов есть не только священный ритуал вкушения козьего сыра. Не менее важно купить его у правильного человека. Мои опекуны знали хорошего сыродела, и это было предметом их гордости. Они считали хозяина этой фермы лучшим производителем сыра в городе (население которого не превышало четырех тысяч человек). Впрочем, я бы все же не стала утверждать, что это ферма: здание скорее напоминало ветхую старую лачугу. Сам сыродел выглядел как типичный французский фермер: большие грубые руки с трещинами, почерневшими за годы работы в поле, морщинистое обветренное лицо и красные прожилки на щеках и на носу от многолетней привычки к утреннему ballon de rouge (бокалу красного вина). Я как наяву вижу его хижину, нагромождения деревянных ящиков и пасущихся вокруг коз и слышу запах сыра, который моя новая семья купила для домашней кладовой. Этот «превосходный» сыр был твердым, как камень, а слово «острый» на самом деле даже близко не передает его вкуса. Все равно что положить в рот ложку васаби: в ответ на это вторжение непроизвольно начинали слезиться глаза, нос в ужасе сморщивался, а в затылке покалывало. Попробовав кусочек, я содрогнулась и подумала: может быть, этот приобретенный вкус на самом деле доступен только французам.
Конец ознакомительного фрагмента.