Безбилетный пассажир
Шрифт:
А во дворе жила кавказская овчарка Бутхуз.
Летом, когда было жарко, меня и моих двоюродных братьев Рамаза и Джиу укладывали спать на веранде: на асфальт стелили два матраса. Мы лежали и смотрели на звезды, Рамаз показывал, где Полярная звезда, Большая Медведица, созвездие Гончих Псов… Звезды в Тбилиси больше и ярче, чем в Москве, — юг!
Внизу, в овраге, шумела Вера-речка и изредка доносились крики зверей. И мне часто снилось, что из зоопарка удрал лев и идет к нам, и я просыпался. Но мне было не страшно — рядом лежали братья. А в доме напротив, в окне, был виден силуэт девушки —
Так я все это вместе и запомнил: звезды, братья, вальс Шопена и запах акации. Детство…
Сейчас дом Верико уже не тот. Асфальтированной веранды на втором этаже нет, — Верико после смерти мужа второй этаж продала. После ее смерти Софико хотела откупить его обратно, но владелец не согласился, и Софико надстроила третий этаж. Там она и живет с семьей — со своим мужем Котэ Махарадзе и детьми. А на первом этаже Софико устроила музей Верико Анджапаридзе и Михаила Чиаурели и театр одного актера. Ореха и вишни тоже нет, во дворе сделали маленький бассейн. И оврага давно нет, и Веры-речки нет, — ее загнали в трубу под землю, а на ее месте теперь широкая улица…
А раньше в доме Верико жили Верико, дядя Миша Чиаурели, их дети Рамаз и Софико, Джиу — сын умершего старшего маминого брата, Отар — сын дяди Миши Чиаурели от первого брака, старшая сестра дяди Миши — толстая Наташа, двоюродная сестра дяди Миши Анико, домработница Нюра, бонна Софико по кличке Ляпупедор и поклонница Верико хромая Тина.
Бабушка (мама Верико и моей мамы), которую все звали Бута, жила отдельно, но когда в сорок втором году упала и сломала бедро, тоже лежала в доме Верико. И часто бывали и другие родственники: средний брат мамы Леван, его сын Тимур, мой ровесник, его дочка Кети — ровесница Софико, племянники бабушки Буты братья Иващенко — Жоржик и Игрунчик с Олежкой. И Мишурка — актер кукольного театра. Еще в доме не ночевал, но постоянно присутствовал шофер Чиаурели Михаил Заргарьян по прозвищу Профессор. И каждый вечер приходили в гости актеры из театра Верико, работники киностудии и дальние родственники, которые во время войны из-за комендантского часа оставались ночевать…
В старости все видится, как в бинокль, — чем дальше, тем лучше…
До войны утро в Тбилиси начиналось с криков:
— Мацон, молоко-о-оо! Мацон, молоко-о-о!..
Это крестьяне из ближайших деревень привезли товар. На продавцах были подпоясанные сатиновые рубахи, сатиновые брюки, заправленные в толстые шерстяные носки, на ногах — каломани (лапти из сыромятной кожи), на голове — кахетинская шапочка, а в руках — палка, чтобы погонять осла (товар крестьяне возили на осликах).
После «мацон, молока» появлялся следующий и кричал:
— Яйца! Яйца!
Какой-нибудь остряк обязательно кричал в ответ:
— Что болит?
— Яйца! Яйца!
Продавцы русский знали плохо.
Последним приходил торговец самоварным песком (для чего самоварный песок — я до сих пор не знаю, но один раз видел, что кто-то его купил).
Домработница Нюра, маленькая, сухонькая пожилая женщина в байковом халате, с утра стояла у ворот в наш дворик и, подбоченясь, поджидала продавцов.
У одного из трех продавцов (а иногда
Чиклик и Казбек. Во время войны Верико с гастролей привозила продукты: кукурузную муку, масло, сыр… А из Зугдиди привезла живого козленка.
С козленком я подружился. Он был общительный, озорной и ласковый. Ходил за мной по всему дому, смешно цокая копытцами, а когда я во дворе играл в футбол, он тоже пытался боднуть мяч. И спать козленок ложился вместе со мной. Я назвал его Чиклик — как моего любимого игрушечного тигренка, который остался в Москве.
А еще мы вместе с Чикликом читали. У Верико была хорошая театральная библиотека, и в одиннадцать лет я уже начал читать Мольера и Шекспира. Особенно мне нравилась «Двенадцатая ночь». Читал я на тахте в зале: лежал на животе, опершись на локти, а тяжелый том Шекспира лежал передо мной. Чиклик устраивался на тахте рядом.
А к празднику трудящихся Первому мая страстный поклонник Верико милиционер Гамлет Мамия привел во двор барана и сказал Нюре: «Это для Верико. Пусть кушает на здоровье!»
Баран был крупный, с мощными рогами, и мы назвали его Казбек.
Казбека загнали в подвал, а дверь запереть забыли. Баран вышел, — а мы с Чикликом в это время во дворе играли в мяч. Казбек увидел Чиклика и влюбился в него. Когда мы пошли в дом, Казбек последовал за нами. Козленка в доме еще терпели, а барана Верико велела снова загнать в подвал и запереть.
Заперли. Мы с Чикликом пошли читать. Расположились на тахте, лежим, читаем. Слышу: удар где-то внизу, цокот — и на нас сверху наваливается что-то очень тяжелое и горячее. Это Казбек выбил дверь в подвале и прибежал к своему приятелю Чиклику.
Чиаурели был депутат, и у него был депутатский паек, но народу в доме было столько, что продуктов все равно не хватало. Но всем было ясно, что ни Казбека, ни Чиклика никто резать и есть не будет. Их отвезли в Дигоми (деревня недалеко от Тбилиси, откуда родом Михаил Чиаурели) и отдали в стадо.
Когда мы с мамой приехали в Дигоми менять вещи на продукты, я пошел навестить Чиклика. И увидел такую сцену: пасутся на травке бараны, Чиклик подходит к одному из них и начинает задираться, бодает его своими рожками. Баран терпит, терпит, а потом решает наказать нахала. Занимает боевую позицию… И тут из-за валуна выскакивает Казбек, мчится стрелой к обидчику и с разбега долбает того рогами в бок. Баран катится по траве. А после — Казбек возвращается за валун, а Чиклик идет задираться к следующему барану.