Безбрежней и медлительней империй
Шрифт:
– Вы могли отозвать меня обратно на базу. Я бы этого не вынес. Вы же понимаете, что включение меня в состав экспедиции было серьезной ошибкой. Я не могу сосуществовать с девятью другими невротическими личностями в одном закрытом помещении. Я ошибался, поступая добровольцем в Особую Инспекцию, а Власти ошибались, зачисляя меня.
Никто ни слова не сказал, но Томико увидела, на этот раз совершенно определенно, как содрогнулись плечи и окаменело лицо Осдена, когда он улавливал мучительное для себя подтверждение.
– Да, помимо всего прочего, мне бы не дало вернуться на базу любопытство. Ладно, пусть у меня крыша поехала, но я бы не мог принимать эмпатические аффекты, не будь существа, от которого они исходят.
В эту минуту Осдена подбадривало внимание остальных: как его слушали, так он и говорил. Он находился в полной их власти. К нему проявляли антипатию – и ему приходилось быть отвратительным, над ним насмехались – и он становился нелепым, к нему прислушивались- и он превращался в оратора. Он беспомощно подчинялся тому, чего требовали эмоции, реакции, настроения других. А "других" здесь было семеро – слишком много, чтобы охватить всех сразу, приходилось постоянно переключаться с одной прихоти на другую. Он не мог войти в зацепление. Даже когда его вроде бы слушали, чье-то внимание блуждало: Оллеру, возможно, думала, что он некрасив, Харфекс выискивал скрытые мотивы его слов, сознание Аснанифойла, которое не могло подолгу концентрироваться на конкретном, уплывало
к вечному миру чисел, а Томико безумела от жалости и страха. Осден стал запинаться. Он терял нить.
– Я… Думаю, дело в деревьях, не иначе,– сказал он и умолк.
– Дело не в деревьях,– отозвался Харфекс.– У них нервная система развита не больше, чем у растений, появившихся на Земле с Хайнским Пришествием.
– Как говорят на Земле, вы за деревьями леса не видите,– вставил, проказливо улыбаясь, Мэннон; Харфекс уставился на него.– Что вы скажете о корневых узлах, над которыми мы уже дней двадцать ломаем голову, ну-ка?
– А что о них говорить?
– Они, безусловно, являются соединениями. Соединениями между деревьями. Верно? Теперь давайте представим совершенно невероятное – вы ничего не знаете о строении мозга животного. И получили на исследование один аксон [17] или одну изолированную глиальную клетку. Смогли бы вы разобраться, что она из себя представляет? Поняли бы, что клетка обладает чувствительностью?
– Нет. Потому что она не обладает. Изолированная клетка способна к механистической реакции на раздражитель. И не более того. А согласно вашей, Мэннон, гипотезе, индивидуальные древовидные являются "клетками" своеобразного мозга, так?
[17] Отросток нервной клетки, проводящий нервные импульсы от тела клетки к иннервируемым органам или другим нервным клеткам
– Не совсем так. Я просто обращаю ваше внимание на то, что все они соединены друг с другом как корневыми узлами, так и через зеленые эпифиты на ветвях. Связью невообразимой сложности и протяженности. Ведь корневые узлы есть даже у травовидных из прерий, верно? Я знаю, что способность чувствовать, как и разумность, нематериальна, ее не увидеть в клетках мозга и не извлечь оттуда методами анализа. Это некоторая функция связанных клеток. Это в каком-то смысле определенный вид соединения: соединенность. Материально она не существует. Я и не пытаюсь утверждать, что она существует. Я только полагаю, что Осдену, возможно, удалось бы описать ее.
И Осден прервал его заговорив, словно в трансе:
– Чувствительность без чувств. Незрячая, глухая, вялая, недвижная. С некоторой восприимчивостью к раздражению, реакцией на прикосновение. С реакцией на солнце, на свет, на воду, на вещества, содержащиеся в земле у корней. Непостижимая для сознания животного.
– Тогда почему же вы принимаете страх? – тихо спросила Томико.
– г- Не знаю. Не могу понять, откуда бы взяться осведомленности об объектах, о других, какая-то непостижимая реакция… Но сначала была тревога, несколько дней. А потом, когда я лежал между теми двумя деревьями, и на их корнях была моя кровь…- Лицо Осдена заблестело от пота.– Она стала страхом,– сказал он пронзительным голосом,– только страхом.
– Если подобная функция существовала бы,– сказал Харфекс,– она была бы не в состоянии постичь самодвижущееся материальное существо, отреагировать на него. Она не в большей степени могла бы постичь нас, чем мы можем "постичь" Бесконечность.
– "Молчание этих бесконечных пространств ужасает меня",– прошептала Томико.– Паскаль постиг бесконечность. Через страх.
– Лесу мы могли показаться лесными пожарами,– сказал Мэннон.– Ураганами. Опасностями. Неукорененность должна представляться ему чуждой, страшной. И если он и есть сознание, то кажется более чем вероятным, что он мог узнать о присутствии Осдена, сознание которого – если только он не в обмороке – постоянно открыто для связи со всеми другими; Осдена, распростертого в страданиях и в испуге внутри него, а в сущности – в нутре его. Неудивительно, что им овладел испуг…
– Не "им",– сказал Харфекс.– Здесь не существо, не громадное создание, не субъект. Здесь в лучшем случае может быть только функция…
– Здесь есть только страх,– сказал Осден. Какое-то время они молчали, вслушиваясь в обступившее их безмолвие.
– Вы о том вырастающем у меня за спиной, которое я все время чувствую? – спросила подавленная Дженни Чонь.
Осден кивнул:
– Все вы чувствуете его, как бы глухи ни были. Эскуане хуже всех, у него ведь действительно есть определенные эмпатические способности. Он мог бы и передавать, если бы обучился, но уж слишком он слаб – он навсегда останется только медиумом, и ничем другим.
– Послушайте, Осден,– сказала Томико,– но вы-то можете передавать. Вот и передайте ему – лесу, страху вокруг нас,– передайте, что мы не причиним зла. И коль скоро он обладает или сам является неким аффектом, который в переводе на наши ощущения воспринимается как эмоция, не могли бы вы сделать обратный перевод? Отправьте сообщение: "Мы безвредны, мы настроены дружественно".
– Вам следует знать, Хаито, что никто не может отправить ложное эмпатическое сообщение. Нельзя послать то, чего нет.
– Но мы и в самом деле не злонамеренны и настроены дружественно.
– Так ли? В лесу, когда вы меня подобрали, вы испытывали дружелюбные чувства?
– Нет. Страх. Но страх – его, леса, этих растений, не мой собственный, верно?
– Какая разница? Это всё, что вы чувствовали. Да как вы не поймете,– Осден уже кричал,– почему я не выношу вас, а вы все – меня? Как вы не поймете, что я ретранслирую любую негативную или агрессивную эмоцию, которую вы испытываете ко мне, с первых же минут нашего знакомства? С благодарностью возвращаю вашу же враждебность. В порядке самозащиты. Вроде Порлока. Но у меня-то это действительно самозащита, автоматическая реакция, отработанная мной единственно для того, чтобы заместить первоначальную мою защиту, тотальный уход от окружающих. Проклятый замкнутый цикл, самоподдерживающийся и самоусиливающийся. Вашей исходной реакцией на меня была естественная неприязнь к калеке, теперь это, конечно же,– ненависть. Вы и сейчас не можете понять, о чем я? Этот лес-сознание передает теперь только ужас, а значит, единственное сообщение, которое я могу отправить,– ужас, ибо, подвергаясь воздействию ужаса, я ничего иного испытывать не могу!