Бездна Челленджера

Шустерман Нил

Иногда ты понимаешь, зачем пьешь свой лекарственный коктейль. В другое время не можешь понять, как вообще такая мысль могла прийти тебе в голову. И волна продолжает накатывать и отступать, неся одновременно яд и исцеление.

Во время прилива ты веришь, что сидишь в четырех стенах. А потом наступает отлив и ты веришь чему-то другому.

— Когда твои мозги немного успокоятся, — говорит доктор Пуаро, — тебе станет яснее, что происходит наяву, а что тебе мерещится.

Ты не до конца уверен, что так будет лучше.

89. Зеленые от крови улицы

— Он

сутками изучает карты, — говорит Карлайл, терапевт. — Мы зовем его штурманом.

Парень, сидящий за столом в углу комнаты отдыха, во все глаза пялится на карту Европы. Тебя распирает любопытство:

— Почему ты держишь ее вверх ногами?

От даже не поднимает глаз:

— Чтобы понять, что внутри, нужно сломать все шаблоны. — А в этом что-то есть! Ты сам такое проходил и можешь его понять.

Он уверенно проводит зеленым маркером линии между городами, как будто точно знает, что делает. Вся карта покрыта зеленой паутиной.

— Найди связь — найдешь все, — добавляет парень, и тебя пробирает холодок: ты узнаешь себя самого. Ты садишься напротив. Он постарше тебя — семнадцать или около того. У него отчаянно пытается отрасти козлиная бородка, но ей не хватает этак полугода до цели.

Наконец он поднимает голову и разглядывает тебя не менее пристально, чем только что изучал карту:

— Я Хэл. — И протягивает руку, но опускает быстрее, чем ты успеваешь ее пожать.

— Уменьшительное от «Халдола» [5] ?

5

У нас называется «галоперидол».

— Прикольно. Вообще-то, от Гарольда, но это родители так решили. Из меня такой же Гарольд, как и Сет, египетский бог хаоса. Хотя это мое второе имя.

Крутя маркер в ладонях, он бормочет рифмы к слову «имя» и как-то приходит к Вене:

— Моцарт! — восклицает он. — Очень любит играть на скрипке. Здесь он умер от бедности. — Хэл вдавливает маркер в значок города. Зеленые чернила текут в пригород. — Здесь все начнется. Я думал, что нашел начало вчера, но тогда я ошибся. На этот раз я прав.

— Что начнется? — спрашиваешь ты.

— Разве это важно? — Штурман бормочет: — Важно-пряжа-прятки-тряпки-шляпки — безумный Шляпник!

Он спрыгивает со стула и просит ближайший пастельный халат поставить «Алису в стране Чудес» — страшную версию с Джонни Деппом, — потому что в ней скрыто что-то важное и ему нужно немедленно это найти.

— У нас ее нет, — отвечает халат. — Диснеевский мультик подойдет?

Хэл презрительно отмахивается:

— Почему все вокруг настолько бесполезны? — Он переводит взгляд на тебя: — За исключением текущего собеседника.

То, что тебя раз в жизни исключили из числа «бесполезных», греет душу.

90. Карта ляжет

Хэла переводят к тебе в палату. Твоего предыдущего соседа, чье имя и лицо ты уже успел забыть, сегодня утром выписали. Не успевает кровать остыть, как появляется штурман.

— Похоже, ты у нас осваиваешься, — замечает пастельный

халат. — Хэл был не в состоянии с кем-нибудь делить комнату, но ты ему понравился. Кто бы мог подумать.

Ты не знаешь, комплимент это или оскорбление.

Сосед приносит с собой туго набитую папку с картами, выдранными из атласов и путеводителей.

— Мама иногда приносит еще, — говорит он мне. — Каждая новая карта — шаг в правильном направлении.

Штурман провел между городами линии и покрыл их загадочными надписями. А еще он любит ни с того и с сего изрекать такие глубокие мысли, что ты бы записал их все и развесил по стенам — но пишущие принадлежности разрешены только в комнате отдыха.

— Человек часто теряется в технологическом, физиологическом и астрологическом отсутствии логики, в огромной пустоте, слегка разбавленной виски, — выдает Хэл. Ты мечтаешь запомнить это и пересказать родителям — показать им, что ты тоже можешь глубоко мыслить. Но в последнее время все не просто влетает в одно ухо и вылетает из другого, а телепортируется от уха к уху, минуя мозг.

Хэл рассуждает о математике, трактатах Евклида и золотом сечении. Ты рассказываешь ему о невидимых, но важных линиях, тянущихся от людей и сквозь них. Он увлекается твоими идеями, ты от этого увлекаешься еще сильнее.

— Ты понял! — радуется штурман. — Ты видишь всю картину! — И хотя ваши картины отличаются, они, кажется, идеально ложатся друг на друга, как музыкальные партии, ничего не говорящие непосвященным, пока не зазвучат инструменты.

— Твои рисунки — это карта, — говорит Хэл. — В линиях и изгибах — целые материки смысла, со всеми промышленными центрами и культурными столицами. Каждый завиток — дорога для торговцев и путешественников. — Он проводит пальцем вдоль линий твоей последней картины, висящей на стене.

— То, что мы создаем как искусство, вселенная создает как маршрут.

Маршрут куда, никто из вас не знает.

91. Вовсе не на Олимпиаде

Ты бездумно доедаешь обед. Когда твой взгляд падает на пустую тарелку, тебе на мгновение кажется, что ты участвуешь в Олимпийских играх. Что ты дискобол. Ты раскручиваешь снаряд, пытаясь пробить плотный от медикаментов воздух, и швыряешь свой диск в полной уверенности, что сейчас выиграешь золото. Тарелка врезается в стену, но не разбивается, потому что она из пластмассы. Тут ты осознаешь, что вовсе не на Олимпиаде. Какое разочарование! Тебя мгновенно окружают пастельные халаты, убежденные, что у тебя только что случилась вспышка агрессии и тебя надо обезвредить.

— Так ты стену не проломишь, — спокойно замечает с соседнего стола Хэл. — Окна тоже. Я пытался. Попытка — не пытка, плитка, нитка — у нас даже шнурки отнимают! Даже шнурки! Потому что они знают, как я ненавижу чертовы тапочки!

92. Глубже в неизвестность

С тех пор, как я выбрался из пушки почти невредимым, все собратья-мореходы глядят на меня с восхищением.

— Он особенный, — утверждает капитан.

— Еще как, еще как, — отзывается попугай.