Бездна Челленджера
Шрифт:
— Чем дольше вы здесь задержитесь, — говорит она, — тем сложнее будет ему, и тем тяжелее нам будет работать.
— Они убивают меня! — орешь ты. — Они меня убьют! — При звуке собственных криков ты понимаешь, что это правда. Но родители пускаются в бегство сквозь череду дверей, которые открываются и закрываются, как шлюзы канала, и выходят в ночь, спустившуюся с ясного неба, кажется, всего мгновение назад. Теперь тебе кажется, что голоса были правы. Что это — не твои родители, а натянувшие их личины самозванцы.
Адреналин почти помогает тебе одолеть тех троих в пастельных халатах. Почти. В конце
— Отдохни, мой хороший, все будет в порядке, — говорит сиделка. — Мы тебе поможем.
Тут яд из твоей задницы проникает в мозг, и твое сознание растекается, как нефтяная пленка по морской поверхности.
И ты впервые узнаешь Белую Пластиковую Кухню. Ты частенько будешь ее навещать. Она — портал во все те места, куда ты не хочешь попадать.
78. Царство щадящего солнца
Мне снится сон. Я лежу на пляже в какой-то стране, где не говорят по-английски — а если и говорят, то только из-за множества американских туристов, приезжающих потратить деньги, которых у них нет, на вещи, которые им не нужны, и покраснеть, как раки, под нещадно палящим солнцем.
А вот меня солнце щадит. И вех нас — маму, папу, сестру. Оно дарит нам свет и тепло безо всяких дурных последствий. Даже крем от загара не нужен.
Вокруг царят радость и счастье. Слышится смех. Играют дети. Повсюду слышны голоса пляжных торговцев, с таким обаянием продающих блестящую ерунду, что никто не может устоять. Довольные туристы возвращаются с пляжа, все обвешанные золотыми и серебряными безделушками, звенящими при каждом шаге не хуже бубенцов.
Сестра играет в бирюзовом прибое и ищет ракушки. Море омывает ее ноги со звуком, похожим на нежный вздох, как будто наконец нашло покой.
Родители гуляют по пляжу, держась за руки. На папе его любимая белая соломенная шляпа: он носит ее только на море, потому что где угодно в другом месте она смотрится совершенно по-дурацки. Никто не говорит о счетах и налогах, ему не надо укрощать числа. Мама радостно ходит босиком, и, как бы ни грело солнце, песок остается прохладным. Сегодня ей не надо чистить ничьих зубов. Родители идут легкой походкой — им никуда не нужно.
А я сижу на песке и с наслаждением пропускаю его сквозь пальцы. У меня в руках высокий стакан с холодным напитком, и капли на его стенках преломляют солнечные лучи, как калейдоскоп. Я сижу посреди пляжа и совершенно ничего не делаю. Совершенно ни о чем не думаю. Мне хватает просто там быть.
Здесь нет кухни, если не считать мангалов, где жарят шашлыки из креветок. Мясной запах дразнит ноздри, как будто это — жертва богу вечных каникул.
Здесь нет ни единого корабля, кроме выплывающей из залива гоночной яхты. Ее паруса раздувает поднявшийся как по заказу ветерок, увлекающий судно в еще более чудесные дали.
Все хорошо, лучше и быть не может…
…Вот только я знаю, что это сон. Скоро он должен закончиться, и меня выбросит туда, где что-то
И я проклинаю райский пляж и холодную, утоляющую жажду жидкость, которая холодит мне руку сквозь стекло — и которую я никогда, никогда не смогу поднести к губам.
79. Представляю на ваш суд
Если тебя накачали психотропными препаратами, сознание — штука относительная. Нельзя сказать, включено оно или выключено. Граница между сном и явью как будто превратилась в черную дыру и поглощает все вокруг. Остается только ощущение, что ты где-то еще. Там, где время — не предсказуемая прямая линия, а скорее перепутавшиеся шнурки на детских ботинках. Там, где пространство пузырится и изгибается, как кривое зеркало в четырех измерениях, и все выглядят как страшные клоуны. Ты — крошечная безликая фигурка, летящая сквозь мир теней и вещества из заставки «Сумеречной зоны»; ватные мысли текут из твоей продолговатой головы.
Род Серлинг должен был крепко спятить, когда выдумал этот сериал.
80. Соленый слизняк
Иногда ты осознаешь, что лежишь на больничной койке. Иногда ты уверен, что это Белая Пластиковая Кухня. А бывают времена, когда ты уверен, что тебя пришили к развевающимся корабельным парусам. Морская болезнь, во всяком случае, совершенно настоящая. Некоторые лица — тоже, но желаю тебе удачи, если хочешь понять, какие именно и как они выглядят на самом деле. Тебе говорят, что ты был «обездвижен» только первую ночь, когда казался неуправляемым, но ощущение такое, как будто ты все еще привязан к качающейся кровати.
Люди приходят и уходят, некоторые обращаются к тебе, ты слышишь свои ответы, но не чувствуешь, как открываешь рот. Пальцев ты тоже не ощущаешь.
— Как себя чувствуешь?
Тебя часто об этом спрашивают. Или спросили один раз, а все остальное — просто эхо в твоей голове.
— Как соленая улитка, — раздается сквозь туман от лекарств твое бормотание. — Кажется, я описался.
— Не волнуйся. Мы об этом позаботимся.
Ты гадаешь, не засунут ли тебя во взрослый памперс, а потом понимаешь, что они могли давно уже это сделать, но ты ничего не чувствуешь и не желаешь знать ответа. Тебе хочется спрятаться в своей скорлупе и бегать по ее стенкам — но у тебя нет скорлупы. Ты скорее слизняк, чем улитка. У тебя нет никакой защиты.
Все это время голоса в голове продолжают говорить с тобой, но они слишком обколоты лекарствами, чтобы как-то на тебя влиять. Ты вдруг понимаешь, что не так уж это лечение отличается от химиотерапии. Тебя обстреливают всякими гадостями, надеясь, что они выбьют из тела болезнь и оставят на месте все остальное. Вопрос в том, погибнут голоса от отравления или просто очень сильно разозлятся.
81. Противоборство
— Сегодня, — объявляет капитан, пытаясь говорить, как командир, — я поведаю вам предание. Мне даже сказитель не нужен — эту легенду я знаю наизусть. — (Попугай осторожно отходит от него подальше, быть может, не желая иметь ничего общего с рассказом.) — История начинается с великого капитана по имени Ахав, а заканчивается другим, по имени Немо.