Бездна Челленджера
Шрифт:
А после радостное сообщение, что ничего не обнаружено, что все в норме, распахнутая дверь, а за ней, уже не извечные анонимы в костюмах полной биологической защиты, а обычные, вполне себе узнаваемые люди, лица их. Правда лица сморщенные, прикрывающие носы руками, а Андрей Викторович так и вовсе скупую слезу пустил, то ли на радостЯх, то ли от зловонной вони, что поселилась в этом уже можно сказать «отхожем» отсеке.
Шаг во вне для Дмитрия был шагом в новый мир – в мир жизни. Никто из них, никто из тех, кто стоял там, за дверью не мог понять всех его чувств, всего
– Ну привет-привет, – Андрей Викторович оттолкнул в сторону протянутую для рукопожатия ладонь Дмитрия, и не смотря на вонь, на немытость его, обхватил его, обнял, к себе прижал, – Только ты мне больше таких ЧП на борту не устраивай. Всё под угрозу поставил, всё!
– Ну я ж…
– Да ладно, ладно. На поверхности ни сном ни духом о нашей чертовщине. И запроса я по подлодке не давал. Потом. Позже, планомерно, когда границы исследований расширять будем. Но направление я уж задам, прям туда и задам – не беспокойся!
Тем временем Дмитрий все жал и жал руки своим знакомцам, своим товарищам по станции, народ радовался, а Ичиро, так и вовсе поклонился церемониально, согнувшись в прямой угол, руки по швам.
– Я должен был пойти с вами, – склонил голову, пряча взгляд.
– Ты выполнял приказ. И не беспокойся, сидеть в карантине – совсем не похоже на подвиг, или на геройские мучения. Это просто – мучения, – он схватил руку товарища, крепко пожал ее, отступил стыдливо, сказал тихо, – руки потом помой…
И только Рей Вассерман стоял в сторонке, чуть боком повернувшись. Дмитрий подошел и к нему, хотел было протянуть руку, но этот извечно странный биолог только плечом мотнул, скривился брезгливо. Дмитрий отступил, не любил он его, да и сейчас симпатии к этому лысеющему мелкорослику у него не добавилось.
На плечо ухнула рука Андрея Викторовича:
– Ну ты, друг, давай: мыться, бриться, перышки почистить и через пару часов отпразднуем, устроим банкет в вашу честь, открытие обмоем. Ты знаешь, споры эти ваши – это чудо какое-то! Там понамешано всего и сразу! Ну ладно, всё на потом, давай-давай, беги в душ, амбре от тебя я скажу…
***
Пригашен свет, пусты бокалы, и тихой музыки напев, вальсируют, кружатся пары, стихает праздник отшумев.
Рядом присел Чейз, подтянулась и Джесс, в ее руке наполненный красным вином пластиковый бокал вина.
– Покурить бы, – начал Чейз, на станции на курение было наложено вето, как и на всяком подводном судне, – Веришь, пока в карантине расслаблялся, об одном мечтал – затянуться.
– Так ты ж не куришь, вроде…
– Курил, бросил. А тут пробило, прямо до кишок, – усмехнулся, – сам от себя не ожидал. От страха наверное.
– Наверное. А у тебя как? – толкнул плечом Джесс, а та, вдруг, привалилась к нему, положила свою блондинистую головку ему на плечо и сказала чуть пьяненько:
– А я тоже курить хотела и выпить еще. А больше всего – с бокальчиком и в темноте в ванной полежать, отмокнуть. Глаза закрывала, и видела… – вздохнула, – а потом засыпала, и с криками просыпалась. Мне всё
– Ты их вблизи видела?
– Знаешь, мне и издали хватило. Спасибо, на всю жизнь хватит. Ну не на жизнь, так на годик точно.
– Тебя проинструктировали?
– А, ну то, что молчать, в репортаж не включать, бла-бла-бла там всякое, – зевнула, чуть потянулась спиной, – Дим, я ж свободная пресса. Проплатят, помолчу в тряпочку. Дело обычное, не в первый раз. Только репортаж бы вышел – считай Пулировцевская в кармане! – вздохнула, – И записи… Ваши то мне записи не отдадут?
– Не отдадут, – усмехнулся, – пока гриф «секретно» не снимут. А это… Нескоро это будет, – он, то ли осмелев от хмеля, то ли просто набравшись храбрости, закинул ей руку на плечо, прислонился щекой к ее голове, – да и к лучшему. Я бы не хотел, чтобы исследования те, оттуда, продолжили. А их продолжат, ты в этом не сомневайся, Джесс. За такую гадость ваш госдеп душу продаст, да еще и в долги залезут.
– Ну, знаешь, ваш этот, тоже такую наработку просто так не отпустил бы. У вас еще есть КГБ?
– Нет, теперь ФСБ. Тоже ребята ушлые.
– Вот, они бы за такую находку ухватились.
– Это да… это конечно…
– Да и вообще, – она вдруг резко сорвалась с его плеча, ухватила бутылку, налила в бокал, залпом выпила, – Я скажу.
Встала, прошла на центр кают-компании, встала там в ожидании. Стихла музыка, остановились танцующие, кто-то, стоящий у входа щелкнул выключателем, включив обычный свет.
– Я хотела бы вам сказать… – ее голос немного дрожал, хоть и репортер, хоть и привычная к выступлениям, к работе на камеру, но сейчас она почему-то не тараторила, а говорила даже чуть испуганно, – Я хочу сказать вам всем большое спасибо за то, что вы так лояльно отнесли к нашей… к моей глупости. Да, к моей. Это было нужно мне, и вы это все прекрасно понимаете. Но… – она бросила скорый взгляд сначала на Андрея Викторовича, а потом на Дмитрия, выпрямилась, вскинула голову, и голос ее зазвенел зло, – но я против вашей трусости! Вы все поджали хвосты, замолчали, не желаете, чтобы ушла информация, чтобы… А ведь это жизни! Жизни людей, там, на лодке, там погибшие от… от….
Она согнулась, ухватившись за живот, все в зале молчали, ждали, и только Андрей Викторович шагнул вперед, будто желая помочь согнувшейся почему-то Джессике и… Она разразилась кашлем. Диким, неостановимым, и Дмитрий увидел… Увидел то, что остальные не могли бы увидеть – черная, чуть землистого отсвета пыль, что едва заметным туманом поплыла по воздуху. Как там, как на подводной лодке. И он закричал:
– Всем вон! Заражение! – выскочил из-за стола, бегом, вдоль по стеночке, задержав дыхание, помчался прочь, но остальные… Какая-то из лаборанток вдруг, почему-то, завизжала остро и пронзительно, Андрей Викторович, выдернув из кармана платок, приложив его к лицу, бросился к Джессике, и вообще – сумятица, суматоха. Единственно что – это Рей, промчался, с такой неподходящей для его внешностью стремительностью, мимо Джессики на выход следом за Дмитрием, выскочил в коридор.