Бездна голодных глаз

Олди Генри Лайон

ПРИЛОЖЕНИЕ IV

(Кодекс Веры, глава о Порче, раздел «Вещи»)

XV. 3. Вещью называется любой предмет — или совокупность предметов — произведенный путем человеческого труда и используемый человеком в его жизнедеятельности.

XV. 4. Целевое назначение предмета (или совокупности предметов) его функции и внешняя структура образуют так называемую категорию «вещности», отличающую вещь от предметов бессмысленных и бесполезных.

XV. 5. Всякая вещь,

независимо от функции и назначения, обязана функционировать исключительно за счет мускульной силы человека или животного. (см. раздел «Вещность: суть и корни».)

XV. 6. При отсутствии внешнего мускульного воздействия всякое функционирование вещи должно прекратиться, что обязано быть изначально заложено при создании или первичном использовании любой вещи.

XV. 7. Всякая вещь, функционирующая за счет каких бы то ни было иных воздействий или сил природы, как то: энергия воды, огня, ветра, пара, солнца, давления и т.п. — всякая такая вещь подлежит полному незамедлительному уничтожению.

XV. 8. Создание вещей, существующих за счет вышеперечисленных сил и явлений, и способных длительный срок функционировать без присутствия человека, карается заключением создателя в Казематы Входящих без подачи апелляции.

XV. 9. Предмет или совокупность предметов, входящие в категорию «вещей», в случае самостоятельного существования вне зоны человеческого влияния, обязаны саморазрушаться до полной потери категории «вещности» за положенный в каждом отдельном случае срок.

XV. 10. Заявления Пустотников по поводу вещей рассматриваются советом Порченых жрецов в индивидуальном порядке.

5

Добровольно сюда не явился бы я, И отсюда уйти не стремился бы я. Я бы в жизни, будь воля моя, не стремился Никуда. Никогда. Не родился бы я. Гиясаддин Абу-л-Фатх Хайям ан-Нишапури

6

Рассвет был не за горами. То есть буквально он был как раз именно за горами, за спящими массивными вершинами Ра-Муаз; он еще находился там, этот мутный измученный рассвет сегодняшней ночи, но его приближение уже чувствовалось во всем.

В зале Совета пахло предутренней сыростью, и Медонт Гуриец стоял у окна, с наслаждением вдыхая влажный эликсир, несущий облегчение уставшему сознанию. Впереди ждал день, трудный насыщенный день Отца Свободных, и к нему следовало подготовиться. Вот он и готовился, позволяя себе хрупкую паузу, минуту ненадежного отдыха и покоя.

Все давно разошлись, и лишь Пустотник продолжал сидеть в своем углу, подбрасывая и снова ловя невесть откуда взявшееся яблоко. Краем глаза Гуриец видел мерно взлетающий красный шар, неизменно опускавшийся в подставленную руку — и это раздражало его. Кроме, того, с рукой Пустотника тоже что-то было не в порядке, но что именно — рассмотреть не удавалось. Тяжелая ночь, да и день начинался не лучшим образом…

— Послушайте, — резко начал Медонт, и ему пришлось подождать, пока кашель

отпустит сразу вздувшееся горло. — Послушайте, вы не могли бы перестать?… И потом… Вы у нас человек… э-э-э… новый, и я не спрашиваю у вас, куда столь неожиданно исчез ваш предыдущий коллега, но все же позвольте полюбопытствовать — как вас зовут? Неудобно, Пустотник да Пустотник…

— Неудобно, — подтвердил Пустотник, вгрызаясь в пойманное яблоко. — Я у вас человек новый…

Даже с набитым ртом ему удалось сделать насмешливое ударение на слове «человек», которое Гурийцу далось не сразу.

— Предыдущий мой коллега отправился… э-э-э… в длительную командировку, равно как и предпредыдущий. У нас это часто случается. А имя… Ну что ж, зовите меня Даймон. Пустотник Даймон, если вам так будет удобнее.

Медонту имя не понравилось. Было в нем что-то такое… растакое…

— Хорошо. Я буду звать вас Даймон, пока и вы не отправитесь в длительную командировку. А теперь скажите мне, Даймон, — чего в данный момент вы хотите больше всего?…

Водилась за Медонтом такая привычка — ошарашить, сбить с толку нелепым на вид, неуместным вопросом; и пока жертва судорожно подыскивала подходящий ответ, Отец Свободных прохаживался по комнате и утверждал потом, что эти минуты стоят дороже часов допроса.

Брови Пустотника поднялись, но не изумленно, а скорее иронически — да и поднялись они чрезмерно высоко, так что лоб весь пошел морщинами и складками, и даже уши зашевелились, заостряясь сверху…

— Я? Ну, если не считать того, что я хочу еще одно яблоко…

Только тут Гуриец заметил, что Пустотник Даймон уже успел слопать свое драгоценное яблоко — даже огрызка не оставил, семечки — и те исчезли!… — и теперь неудовлетворенно озирается по сторонам. Хитрющие глазки его, глубоко посаженные и забывающие мигать, время от времени останавливались на Медонте, отчего Отец Свободных, Порченый жрец пятого поколения, член Совета и так далее, начинал себя чувствовать чем-то вроде яблока, еще не съеденного, но уже подбрасываемого…

— Так вот, я очень хочу, чтобы вы оказали мне одну небольшую услугу. Мне нужен пергамент с вашей подписью, где будет разрешение на задержание одной особы.

— Это не ко мне. — Медонт был рад, что может хоть чем-то досадить этому скользкому типу с глазками ящерицы. — Я не выписываю ордеров на арест. Это к Мердису.

Пустотник был несказанно удивлен. Рука его выскользнула из складок плаща, и Гуриец наконец увидел, что у Даймона отрублен правый мизинец, отчего кисть кажется скрюченной и узкой, подобно ороговевшему когтю. И кожа шелушится…

— Разве я сказал — на арест?! Прошу прощения! Задержание, всего лишь задержание одной известной вам особы до выяснения обстоятельств, связанных с бесом по имени Марцелл!… Мелочь, пустяк…

— И что же это за особа? — вяло поинтересовался Медонт.

— Это дочь покойного Архонта, младшая жрица второго разряда лар Леда Клития…

— А-а-а… — протянул Гуриец, и ему неожиданно пришло в голову, что сегодняшний рассвет никогда не наступит, и будут они вот так сидеть и перебрасываться пустыми фразами… яблоки жевать… — Зачем она вам, Даймон? Через день-другой — Игры, и толпа съест и вас, и меня, если лар Леда не Реализует перед началом положенное ей Право. Я полагаю, что дамы уже сооружают прически в манере Уходящей…