Бездна голодных глаз
Шрифт:
«Поднимите мне веки! — вспомнилось Инге. — Поднимите мне веки!.. поднимите…»
— Да или нет? — требовательно спросил леший со странной интонацией. — Ты не молчи, баба, ты говори, быстро говори… Да или нет?
«Да или нет?» — мягко шепнул Анджей из сизой мглы, и Инга поняла, что спит.
«Да или нет, мама?» — пискнул Талька, и невесело улыбнулся стоящий за ним Бакс.
— Ну? — ударили в пятнадцатый раз часы.
«Да! — хотела ответить Инга, видя, как знакомые силуэты тают, расплываются в дымчатой тьме, — да…» Но губы помимо воли
— Нет… нет.
— Ты что, дед, сдурел?! Так-то ты гостей принимаешь, пень трухлявый?!.
Возмущению лейтенанта не было предела.
Дед еще некоторое время смотрел на сонную Ингу, потом кивнул, словно соглашаясь со своими дремучими мыслями, и заорал пронзительно и дико:
— Ганцю! Стели постелю, курва ленивая! Живо!..
— В хате? — донеслось от невидимого в темноте дома.
— Не… во флигеле стели-и-и!.. где крыша чинена…
5
Есть души, где скрыты
увядшие зори,
и синие звезды,
и времени листья…
Проснулась она рывком, сразу, и долго не могла сообразить, где находится и как сюда попала.
— Энджи… — робко позвала Инга, и мгновенно вернувшаяся память обожгла ее свистящим бичом.
Слабый звездный свет пригоршнями сыпался в узкое окошечко под потолком, напоминавшее бойницу древнего замка; рассеянное мерцание удивительным образом гармонировало с легким звоном потревоженных пружин кровати — и Инга сидела, успокаивая дыхание и пытаясь разобраться в очертаниях предметов вокруг себя.
Снаружи донеслось гнусавое повизгивание. Пауза. Визг сменило недовольное хрюканье и шорох — словно комья земли осыпались со свежего могильного холма.
— Кто там? — шепотом спросила Инга, проклиная себя за идиотское сравнение.
Тишина. И легкий удаляющийся топоток.
Повинуясь неведомому порыву, Инга встала, одергивая спортивную блузу — сам факт переодевания оставался для нее тайной за семью печатями — и шагнула вперед. Глаза мало-помалу привыкли к скудному освещению, да и дверь в дальнем углу помещения оказалась приоткрыта.
Из щели зябко тянуло ночной прохладой.
Замерев на пороге, Инга прислонилась к дверной створке, передернула плечами, сбрасывая со спины холодное прикосновение свежего воздуха — и, оглядев выбеленный луной двор, собралась возвращаться назад, в тепло.
Шорох. И утробное бурчание возле изгороди, похожей на гнутую решетку.
Инга вздрогнула.
Белесое пятно зашевелилось, ткнулось в ограду и принялось ворочаться, разбрасывая вокруг себя черные куски перекопанной земли.
Свинья. Обычная жирнющая хавронья, раздраженно похрюкивавшая в тесноте кольев и упрямо лезущая наружу по своим свинячьим делам. Приходи к нам, мама свинка, нашу детку…
Инге пришло на ум
Животное наконец протиснулось между кольями, попав в полосу лунного луча, и Инга поразилась величине свиньи. Она всегда полагала, что эти звери должны быть немного поменьше. Породистая, наверное, или беременность сказывается…
Свинья неожиданно резво припустилась по лунной дорожке, услужливо расстеленной щербатым светилом — и в считанные секунды скрылась из виду.
«Волки сожрут, — мелькнуло в Ингиной голове, еще тяжелой от сна. — Или это она их сожрет… вон, какая здоровенная…»
Махнув рукой на удравшую скотину, Инга почувствовала, что хочет пить. Будить хозяев она постеснялась и принялась оглядываться по сторонам в поисках водной колонки или чего-нибудь в этом роде. В двадцати шагах от себя она обнаружила некое подобие рукомойника, чьи металлические бока глянцево отражали лунный свет.
Инга спустилась с невысокого крылечка, сделала шаг, другой — и охнула, припадая на колено и хватаясь за рассеченную ступню. Рядом, наполовину утонув в земле, рукоятью вверх торчал нож.
Нож. Простой кухонный нож, каким удобно резать хлеб или чистить картошку.
Инга боязливо тронула рукоять. Тонкий металл лезвия спружинил, и нож закачался причудливым цветком, сомкнувшим лепестки на ночь. Вдоль блестящего лезвия протянулась быстро темнеющая полоска — Ингина кровь.
Порез оказался неглубоким. Инга потерла его ладонью и обнаружила поодаль еще один вбитый в землю нож. Охотничий, с широким мощным клинком и хищным желобом кровостока. Рядом с ним, отступив на два локтя, возвышался тесак для резки мяса — будто суровый ржавеющий патриарх подле молодого бойца, пришедшего на смену.
Минуты через три Инга насчитала двенадцать ножей, семь из которых образовывали неправильный круг метров двух с половиной в диаметре, а остальные пять торчали внутри этого круга в кажущемся беспорядке.
— Клумба… — вслух сказала Инга. Слово прозвучало громко и глупо, и ножи насмешливо блеснули в ответ. Двор внезапно стал опасно-чужим, воздух уплотнился, приобретая горький пьянящий привкус; и противоестественная клумба слабо завибрировала в звенящих потоках, льющихся с неба.
Луна крутнулась волчком и брызнула пудрой во все стороны. «…другие ножи не годятся. Другие ножи — неженки, и пугаются крови. Наши — как лед. Входя, они отыскивают самое жаркое место и там остаются. Рыбаки, что победнее, ночью ловят при свете, который отбрасывают эти лезвия…»
Сознание само рождало вперемешку незнакомые и знакомые слова, они пахли полынью, ночью и страхом; и на удивление не оставалось ни сил, ни времени. Ничего не оставалось.
«…черные ангелы стелют снежную пряжу по скалам, сизые лезвия крыльев — сталь с альбасетским закалом… семь воплей, семь ран багряных, семь диких маков махровых разбили тусклые луны…»