Бездна голодных глаз
Шрифт:
Он помолчал и нехотя добавил:
— Ты б меня не спрашивала лучше, а? Я тебе все равно ничего толкового не отвечу… Ну не знаю я, где мужики твои, честно, не знаю! Слухами земля полнится, а я мимо шел, как всегда… брел, в смысле… Догадываюсь, да и то — серединка на половинку! Зря они на Черчеков хутор сунулись. Ох, зря!.. Этот хутор судьба часто любит. Раз в полста лет — не одно, так другое… хоть в вашем мирке, хоть в каком другом! Ладно, что с тебя, неразумной, возьмешь, кроме хлопанья ресницами… Раз ты меня, похмельного, утешила, давай глянем…
Инга не очень
Очень светло.
Слишком.
9
Над собором из пепла — ветер.
Свет и мрак,
над песком встающий.
Очертанья маленькой смерти.
Инге показалось, что ее проволокли за волосы через такой чертополох миров и событий, что он изорвал сознание в клочья, разметав обрывки по ветру.
По степному горячему ветру, пахнущему полынью и стрелами…
Горели соборы и бордели, воздвигались империи и рушились горные хребты, вскипали алые бездны и небо раскрывало объятия молниям, когда на перепутьях дорог мирских сходились судьбы и упрямые неудачники с глазами цвета синей стали…
И хутор, Черчеков хутор, настырный камешек в шестернях взбесившихся часов!.. Он строился, разрушался, рос или сужался до единственной радикулитной избенки; рождались и умирали люди и нелюди, творилось зло, похожее на добро, и добро, неотличимое от зла — камешек, камешек, мелкий, назойливый, ворочающийся…
Где ты, камешек? Затерян в прибрежной гальке или летишь в авангарде горной лавины; впрессован в щебенку сельской дороги или забрался в башмак случайного прохожего?
Где?!
— Понравилось? — мягко спросил кто-то у Инги из-за спины. — Понравилось бродить? А вы мне даже напиться по-человечески — и то не даете! Эх, вы… С тобой все в порядке?
Перед Ингой блестела река. Она текла, извилистая, поросшая ряской у берегов, до мелочей похожая на Маэрну в верховьях, откуда они с Анджеем и начали свой маршрут на байдарках. Талька еще сразу натер водянки на ладонях, а Бакс все смеялся… Они вообще много смеялись тогда.
Ингу тронули за плечо, и она обернулась. Позади стоял Бредун. Таким его представить было трудно.
Он был выбрит и причесан. Ему подходил любой возраст от сорока пяти и дальше, дальше… Судя по выражению глаз — намного дальше. И серые глаза Бредуна, посаженные близко к горбатой переносице, глядели трезво и с грустной иронией. Так могло бы смотреть дерево. Или скала, нависшая над заброшенным горным храмом.
И одет Бредун был чисто и опрятно. Штаны, куртка, короткие сапоги — хотя Инга никогда раньше не видела штанов такого покроя и курток такой расцветки. Все вроде бы то же, что и у всех — ан нет, дудки, то — да не то…
— Эх, вы… — еще раз повторил Бредун и, отвернувшись от Инги, стал всматриваться куда-то вдаль — в туман, стелившийся по
Инга последовала его примеру.
Туман, зыбко-белесый вначале, начинал постепенно темнеть в глубине своей пелены, словно его волокна смыкались гуще, плотнее; а еще дальше просматривалась глухая чернота — как черное платье сквозь кисейную накидку в несколько слоев.
Чуть позднее Инга заметила, что странный туман не ограничивается рекой, перерезая ее пополам и скрывая остаток почти-Маэрны от глаз людских. Он плавно стекал на молчащие берега, крался по сухой осоке и воровато вползал в самую гущу чахлого кривоствольного леса по обеим сторонам реки.
В лесу царила все та же чернота — но не обычный сумрак живой чащи, а знакомо-безразличная мгла, режущая мир на две части. Инга видела ее трижды, во время приступов: на работе, в поезде и при осмотре трупов.
— Что это? — тихо спросила Инга.
— Это? Это Переплет…
— А за ним что? Книга?
Бредун рассмеялся, и невесел был этот смех, до того невесел, что напоминал сырой промозглый туман-кисею на черной подкладке.
— Да уж Книга… такая Книга, что… а еще там люди есть. Всякие. Деревья, наверное, растут, дождь идет, а зимою — снег. Только ходу туда нет. Я имею в виду — живым ходу нет. Лишь после смерти. А у меня с этим делом нескладуха выходит…
Инга мгновенно связала последние слова Бредуна с тем, что он говорил ночью в лесу — где тот лес, где та ночь? — и вздрогнула.
— Там мертвые?! Да, Бредун? Только мертвые? И Анджей там? И Таля?! Ты это хотел сказать?! — они там, за твоим Переплетом! Будь он проклят, вместе с тобой!..
— Цыц, баба неразумная, — угрюмо и властно оборвал ее Бредун. — Не мой это Переплет. И хорошо, что не мой, а то я бы огородился…
Лицо его на миг стало жестким и страшным. Страшным всерьез. Но лишь на миг.
— Живые там. Все живые, и люди, и прочие… Одни — местные, другие — пришлые. Вот и твоим мужикам в самый раз там оказаться. С Черчекова хутора, почитай, все туда попадают — когда час пробьет.
— Живые, — повторила Инга, не вслушиваясь в остальное. — Живы…
— Говорю, что живые! Не так, может быть, как ты себе это представляешь, но — в достаточной мере. А вот что там со всеми живыми делают — никто не знает. А узнать хочется…
Инга молчала. Руки ее безвольно повисли вдоль тела, что-то теплое было зажато в правом кулаке, и не оставалось сил даже на то, чтобы просто разжать пальцы и выронить предмет.
Напротив клубился туман с черной душой.
— Ты только не думай, — продолжал меж тем Бредун, теребя вислый кончик своего длинного носа, — не думай, что я тебе просто так помогать стану, за глаза твои мокрые… Моя помощь дорого стоит. И платить не сейчас придется, не завтра — много позже, когда уже и нечем-то расплачиваться…
— Я знаю, — безжизненно ответила Инга. — Я сейчас вернусь на хутор и там умру. И попаду в туман… где Анджей с Талей. А потом…
— Дура ты! — гневно рявкнул Бредун, багровея и хватая Ингу за плечи. — Вот уж дура, так…