Бездна голодных глаз
Шрифт:
…Трое бородачей с одинаковыми заросшими физиономиями и в одинаково грязных лохмотьях прижали к доскам забора четвертого и уныло толкали его в грудь и рот. Прижатый крякал, охал и грустно глядел перед собой.
— Чего это они? — спросил Брайан Ойгла у полной молодой торговки, радостно взвизгивавшей при каждом тычке.
— Дерутся, — возбужденно сообщила та, не отрываясь от происходящего. — Счеты сводят. Говорят, Плешивый Фэн на чужую мазу забрался… Ох и парни!…
И бусы на ее высокой груди снова зазвенели, подпрыгивая
Сигурд не понял ее слов. Он никогда еще не дрался. Дерутся звери — и то детеныши. Салары не дерутся. Они охотятся за Перевертышами. И Перевертыши не дерутся. Убивают — да. И их убивают. А драться…
Он не мог понять этого слова. Оно было скучным, грязным и бестолковым. Как люди у забора.
Один из бородачей вытащил нож. Нож был кривой, тупой и неудобный. Брайан вздохнул, протолкался вперед и пошел к дерущимся.
— Это плохой ножик, — сказал Ойгла, беря человека с ножом за руку. — И вы все ничуть не лучше. Перестаньте сейчас же. Стыдно…
Казалось, бородача сейчас хватит удар. Он судорожно глотнул воздух, пространство между волосами и крохотными глазками налилось кровью, и он уставился на маленького Ойглу, словно впервые видел живого человека.
Потом он заметил серый плащ на плечах Брайана и с шумом выдохнул, расхохотавшись.
— Герой, — протянул, отдышавшись, бородач. — Слава наша и защита… Бесовское отродье… Ножик, говоришь, не нравится?!
Сигурду часто снилась потом та пауза, которая повисла в воздухе после этих слов, — и каждый раз ему казалось, что он стоит голый посреди притихшей площади, а нелюдские хари брезгливо морщат носы и принюхиваются к нему.
Бородач вырвал руку, ткнул ножом в грудь Ойглы и очень удивился, промахнувшись. Ткнул еще раз. И еще. Сопящие, неловкие люди пинали странно скользкого мальчишку — причем сам избиваемый до того горожанин усердствовал более остальных, — а Брайан машинально пританцовывал, не глядя ни на кого конкретно, и руки его уже нашаривали у пояса отобранный серп, не нашли и стали сжиматься в кулаки…
— Извините его, господа, — прозвучал над ухом Сигурда тихий знакомый голос.
И все остановилось.
Наставник Фарамарз поклонился собравшимся, еще раз извинился, взял нахохлившегося Ойглу за плечо и повел прочь. Сигурд стряхнул со своей спины липкие горячие пальцы давешней торговки и потащился следом. Толпа перешептывалась, провожая их взглядами, и женщины помоложе подмигивали друг другу, причмокивая губами.
…Уже за городом Ойгла наконец заговорил.
— За что они, учитель?
Злые слезы душили юношу.
— За что? — Фарамарз помолчал. — За что пума ненавидит кугуара больше иных зверей? За то, что они похожи, — но разные. Какую пряжку ты носил на Первом Уровне, салар Ойгла?
— Золотую, учитель.
— А сейчас, на Втором?
— Серебряную, учитель.
— Правильно… А Третий уровень носит
— Ну и что? — недоуменно спросил Сигурд. — Я уже два раза уходил. Болел в детстве… потом пардус рвал… И каждый раз возвращался.
— Верно, — сказал наставник Фарамарз, грустно улыбаясь, — ты уходил два раза. Брайан — три. А я — шесть. Так что простим людей Калорры — уходящих один раз. Не нам, Девятикратным, судить их…
Сигурд кивнул. Он уже простил людей. Только вот почему бородач назвал их — потомков богов — бесовским отродьем?! Разве их предки — бесы?…
Бесы… Бессмертные боги? Безумные боги? Бессмысленные? Бесполезные? Какие?…
2
…Он гнал ее уже больше двух часов. Она допустила ошибку. Всего одну, но непростительную. В полной уверенности, что падающее дерево непременно раздавит человека, она выглянула из-за веток, и человек встретился взглядом с ликующими глазами лани.
А дерево рухнуло напрасно.
Перевертыш. Не та тварь, не та повадка, но глаза — те. И он прыгнул вслед за убегающим зверем. Больше не было леса и Сигурда Ярроу.
Были сумерки и Скользящий в сумерках.
Его время. Его дело.
Нужное состояние пришло само собой. Когда ты просачиваешься сквозь время и пространство, сквозь лопающиеся лианы и тонкие стволы бамбука, а лес обнимает тебя, и корни послушно ложатся под ноги, и хлещущие ветки стряхивают на разгоряченное лицо вечернюю росу… Когда перестаешь видеть, перестаешь слышать, понимать и оценивать, но начинаешь — ощущать и чувствовать. Чувствовать направление гона, его азарт и ритм, ощущать панику ослепшей жертвы, безошибочно выбирая дорогу, — именно туда, куда надо тебе и не надо ей. Срезая углы, не давая опомниться, тенью скользя в застывших сумерках…
Он гнал ее уже больше двух часов. И лань стала задыхаться.
Зу с самого начала взял гораздо левее, и Сигурд не знал, где сейчас находится удав, но и не очень-то задумывался над этим. Он успел лишь прикрепить к ошейнику змеи свинцовую каплю наголовника: с таким украшением Зу в броске пробивал двойную кирпичную кладку, — так что ловчий удав вполне способен был сам о себе позаботиться. Лишь бы он не достал Перевертыша раньше Ярроу… Выучка выучкой, а слабость крупных змей к детенышам копытных…