Бездна голодных глаз
Шрифт:
И зовущий голос пропавшего Хинса.
Он отвел Морна в сторону и рассказал ему все. Тварец размышлял недолго. Он приказал привязать Орхасса к столбу посреди деревни и не спускать с него глаз.
Слова Тварьца вызвали всеобщее недоумение. Мать Орхасса чуть не бросилась на него, но наткнулась на ледяной, немигающий взгляд и, заплакав, отошла в сторону. Морн был непреклонен, и всю ночь он, Солли и еще трое Изменчивых просидели на площади у столба.
Порой им казалось, что очертания Орхасса начинают расплываться, словно он собирался сменить облик, но ничего не происходило. К тому же Орхасс все никак не умирал, хотя ему давно пора было испустить дух.
Но когда первые лучи солнца упали
Теперь они знали… Но этого знания было недостаточно.
…Через неделю Солли покинул деревню. Он шел к Отцам, неся вопросы. То, что он слышал и видел, было страшнее всех Постоянных, вместе взятых.
Страшнее Мертвителей.
Он привык балансировать между жизнью и смертью. Но это была Смерть в чистом виде.
Солли шел задавать вопросы.
6
…Он не выдержал и в изнеможении упал на холодный каменный пол. Солли чувствовал, что в те считанные мгновения, пока он стоял на коленях и глядел в глаза сталагмита… Все, что он знал, видел или слышал, все, чем мучился и над чем задумывался: пустыня Карх-Руфи, Мертвители и Морн, Дорис и Ванга, мать и кричащий Орхасс у столба, — все завертелось в ревущем водовороте, выплеснувшись пенным гребнем, и рухнуло во внимательную пропасть чужого взгляда.
Он только не знал — можно ли считать, что он все-таки задал вопрос, вопрос ли это и удастся ли дождаться ответа?… Почему-то он понимал, что поиски закончились. Во всяком случае, некий отрезок поисков. Закончился случайным переходом, три локтя шириной…
Начиналось ожидание.
Солли вернулся в покинутую им пещеру, оставив за собой молчащую колоннаду людей-сталагмитов, сдержанно принял восторги Вайл и волков; он ощущал гнетущую усталость.
Усталость и опустошенность.
Солли сел, прислонившись спиной к стене пещеры, прикрыл глаза и неожиданно ему почудилось, что он снова идет, — идет через незнакомые гудящие, пряно пахнущие джунгли, и вопросы по-прежнему жгут ему гортань, а впереди высятся равнодушные остроги Ра-Муаз, только не на западе, а на востоке; и тех трех жизней, что у него еще осталось, может не хватить на последние, самые важные шаги… а за его плечами бьется серый плащ, схваченный у горла тусклой застежкой.
Плащ Скользящего в сумерках…
Книга вторая. Сказание о Видевших рассвет
Солнце свирепое, солнце грозящее,
Бога, в пространствах идущего,
Лицо сумасшедшее,
Солнце, сожги настоящее
Во имя грядущего,
Но помилуй прошедшее!…
С точки зрения небосвода, горбатого, как самый быстроногий верблюд породы гейри, все было в полном порядке. Собственно, горбатым небо считалось лишь по прихоти людей, а на самом деле оно просто выгибалось над вершинами Ра-Муаз, чтобы седой Сивас и могучий Ырташ не продырявили небу его нежное голубое брюхо, а люди…
Людям только бы языки чесать!…
Ох уж эти человечки!… Небо никак не могло понять, чем же они все-таки отличаются друг от друга, да еще настолько, чтобы из-за этого стоило так долго выяснять отношения и посылать
Кто-кто, а уж небо твердо знало, что оно никогда не вступало в брак ни с землей, ни с морем, ни с кем-нибудь еще; более того, оно вовсе не рожало никаких детей, да еще столь жутких и огромных, как наивно полагали тешащие свое воображение люди; небо вообще никого не рожало, кроме дождя, а о том, чтобы подняться на его бирюзовую равнину или, тем более, спуститься оттуда, — об этом вообще не могло быть и речи!…
Небо решило сочинить сказку. О людях. В отместку… Оставалось лишь найти время и место действия. Со временем у неба не было никаких хлопот, а место, кажется, объявилось само собой. Северо-восток Ра-Муаз с его заброшенными рудниками — это, конечно, отнюдь не пуп земли, но почему-то именно здесь сходились предполагаемые дороги, а дорог этих было на удивление много.
Путь лохматого парня в окружении стаи молодых волков, путь нескольких упрямых людей в серых плащах, мертвой хваткой вцепившихся в след того самого парня и бредущих по нему через раскаленные пески Карх-Руфи; дорога хмурого мужчины в таком же плаще, только идущего через перевалы совсем с другой стороны, в сопровождении удава и странного человека без возраста, — человека? — раздумавшего умирать среди дорогих его сердцу скелетов древних ящеров…
В последнем случае небо не до конца было уверено, кто именно идет и в чьем сопровождении, но за этой троицей через хребет Ырташа двигались то гибкий дикарь с гордой злобой во взгляде и худенькая девушка, то крупная матерая пума-самец и совершенно неуместная рядом с хищником крохотная грациозная лань… но смена облика не меняла ожесточенности глаз…
Дороги должны были сойтись! Они не могли, не имели права на самовольные изгибы, эти дороги, ведущие и выводящие…
Небо внимательно сощурилось — и над миром настали сумерки…
Тень третья
Бог, Зверь, Человек.
1
Сигурд так не понял до конца, зачем Пустотнику Даймону понадобилось тащить их с Зу через заснеженные перевалы Ырташа. Сам Даймон шел уверенно, явно неплохо разбираясь в здешних тропках и ледниках; и его утверждения о том, что не позднее третьего дня они доберутся к Пенатам Вечных, не будили в саларе прежнего трепета и благоговения.
После Кладбища Больших Тварей Сигурд прекрасно понимал, что и Пенаты Вечных наверняка окажутся совершенно не такими, какими их представлял себе пылкий и наивный салар Ярроу. Иногда он вспоминал, что в иерархии Скользящих в сумерках видеть Пенаты дозволялось лишь наставникам высшего уровня, Сыновьям Богов — то есть тем Девятикратным, у кого осталась всего одна жизнь, — и это наводило Сигурда на невеселые размышления.
Но Даймон категорически заявил, что лишь в присутствии Отцов Девятикратных он согласится говорить о прошлом, потому что сам он знает лишь одну сторону этого прошлого — свою, личную сторону! — а им потребуются все остальные стороны, иначе он, Даймон, не надеется на появление мало-мальского разумного ответа. И если такое положение вещей не устраивает любопытного путешественника Сигурда Ярроу, то Пустотник Даймон отнесет его вместе со змеей в Пенаты Вечных на собственных плечах, потому что он, Даймон, уже совсем было собрался умирать, а после всего рассказанного Сигурдом, умирать ему страшно и совершенно некогда.