Бездна
Шрифт:
– Стасик, ты неправильно говоришь слова. Читай сначала. А я буду повторять. По-немецки, а потом по-русски.
Стасик прочел фразу, и я, как когда-то гер Бехтлов, произнес ее правильно, а потом пересказал смысл по-русски. Минут за пятнадцать мы прочли и перевели весь текст. И Стасик записал его по-русски. Оказалось, это были его уроки.
– Толик, а ты можешь мне разъяснить кое-что из грамматики? Я тут некоторые правила не понимаю.
– Стасик, не знаю я никакой грамматики. А что это такое? – испугался я.
– Ну, всякие
– Нет… Это я не знаю.
– Жаль, – огорчился Стасик, а в моей голове надолго застряли незнакомые слова с непонятным смыслом: «грамматика», «подлежащие», «сказуемые». Но дольше всего размышлял о смешном названии книги «Немецкий язык».
– Грам-ма-ти-ка. Грам-ма-ти-ка. Грам-ма-ти-ка, – весело, но непонятно стучали колеса рабочего поезда, везущего нас с мамой домой – в Харьков.
– Не-мец-кий язык. Не-мец-кий язык. Не-мец-кий язык, – так же непонятно стучали колеса трамвая по дороге с вокзала…
Примерно через месяц тетя Дуся приехала к нам одна. Они с мамой уединились в маленькой комнате и долго разговаривали. Я слышал, как тетя Дуся плакала, а мама ее утешала. А когда вечером с работы вернулся отец, оказалось, тетя Дуся ждала его. Из разговора, который взрослые уже не скрывали от нас, стало ясно, что деньги окончательно испортили Худолея. И тетя Дуся не знала, что делать.
И еще тетя Дуся рассказала, что они все еще живут на съемной квартире, потому что их дело о возврате дома, в котором они жили до Магадана и который перед отъездом сдали под охрану, будет решать суд…
А через полгода мне довелось прожить в этой семье почти месяц. Тот месяц показался мне годом…
Накануне нас с братом впервые отправили в деревню на целых три летних месяца. Несмотря на обилие ярких впечатлений, мы все же скучали по дому и к концу лета уже считали деньки до возвращения. Но едва вернулись, мама тут же огорчила ворохом новостей. И самая неприятная заключалась в том, что я должен снова на время уехать в деревню, причем, один, без брата. К тому же там предстояло прожить неопределенное время – то ли месяц, то ли три, а может быть и целых полгода.
– Не хочу никуда ехать, мамочка, – говорил сквозь рыдания, – Знаю я, что такое полгода… Это очень долго… Целых полгода пролежал в больнице… Думал, никогда не вернусь оттуда… Зачем мне уезжать из дома, мамочка?
В конце концов, мама не выдержала и раскрыла тайну моего вынужденного отъезда. Оказалось, теперь девочки будут учиться вместе с мальчиками в одной школе. А потому нас с моим другом Вовкой и еще несколько ребят должны перевести в женскую школу, которая просто чуть ближе к нашему дому.
– Не хочу в женскую школу, – снова заплакал я, – Наша школа лучшая в городе. Я уже привык в ней учиться. Наша Ольга Дмитриевна – лучшая учительница в мире. Не хочу в другую школу.
И тогда мама рассказала, что именно Ольга Дмитриевна предложила, чтобы меня на время увезли куда-нибудь из города. А когда все уляжется, снова примут в нашу школу.
– А где я буду учиться? В деревенской школе?
– Ольга Дмитриевна сказала, что ты можешь не учиться. Ты у нее
Что ж, это устраивало, и я успокоился. А к вечеру приехала тетя Дуся, и когда мама рассказала ей о моих проблемах, та тут же предложила спрятать меня у них в Покатиловке.
– У нас вы Толика сможете навещать хоть каждый день. И учительница может ему уроки присылать. Меньше отстанет, – сказала она, и мама согласилась.
Я тоже обрадовался, потому что Покатиловка была рядом с Харьковом, а деревня – за двести километров.
Через день меня отвезли в Покатиловку. Семья уже жила в своем доме, а не на съемной квартире, где мы с мамой были в свой первый приезд в Покатиловку. Домик небольшой, но показался вместительным, поскольку мебели и вещей было явно мало.
И потянулись бесконечные дни. Все вставали рано утром. Дружно завтракали и расходились – тетя Дуся на работу, Рая в техникум, Стасик и Милка в школу. Дома оставался я один. Спать не хотелось, и я принимался за чтение. Читать вскоре надоедало. Тогда выходил во двор. Там было совершенно нечего делать. Дворик маленький. Садик небольшой и в нем росли всего несколько деревьев, с которых уже давно собрали скромный урожай. Послонявшись по двору, снова принимался за чтение. И так по кругу. Время тянулось томительно медленно. Час за часом я подбегал к отремонтированному Стасиком будильнику, а стрелки почти не двигались. Я тряс его, но это не помогало.
Наконец приходила из школы Милка с подружкой. Обе делали вид, что меня не замечают. Тарахтели о чем-то своем и смеялись. Иногда я подходил к ним, но они тут же умолкали.
– Не мешай. Мы делаем уроки, – говорила Милка, хотя никаких учебников и тетрадей у них не было, а портфели лежали в сторонке. Я снова уходил читать или во двор.
Потом приходил Стасик. Это был для меня самый радостный момент. Потому что только с ним я мог, наконец, нормально говорить. Стасик разогревал обед, приглашал Милку, и мы обедали. После обеда мы вместе мыли посуду и выходили во двор. Там у Стасика было много дел, и я с удовольствием помогал.
Чуть позже приезжала из Харькова Рая. Последней возвращалась с работы тетя Дуся. Немного отдохнув, тетя Дуся принималась за домашнюю работу, а ребята садились за уроки. Я в основном крутился возле Стасика. Иногда он просил помочь ему перевести с немецкого на русский или наоборот. А чаще я просто читал его учебники, правда, не все. Литература, история и астрономия – вот предметы, которые меня тогда увлекли. Пытался читать физику, но мало что понимал.
А однажды перебрался поближе к столику Раи. Прямо к столу она прикрепила кнопками большой лист бумаги и начала что-то рисовать то карандашом, то каким-то блестящим приспособлением. Вскоре узнал, что это циркуль. Им рисуют кружочки. А карандашом она не рисует, а чертит с помощью линейки, треугольника и лекала. Я быстро запомнил незнакомые слова и с интересом наблюдал, как на листе постепенно появлялся странный рисунок – чертеж.