Бездомный
Шрифт:
– Да, разумеется, мы сделаем это так, как это должно быть у новорожденных христиан, – сказал он.
Всю следующую неделю он усердно читал Библию, но так и не уразумел, чем новорожденные христиане отличаются от неноворожденных.
Занимаясь с ней любовью, он иногда думал о том, что у них теперь будут черные дети. Однако влечение к Пегги было настолько сильным, а его слияние настолько желанным, что вся его предыдущая жизнь – беженец без статуса, комната в YMCA, работа в “Хайат” – казались ему теперь чем-то совершенно неважным по сравнению с ежедневным обладанием этим жарким черным торсом, как будто ставшим неотъемлемой частью его белой плоти.
Бракосочетание,
Вектор переехал к Пегги. Вечерами они вместе готовили обеды, гуляли у озера, а по воскресеньям ходили в церковь, пока в сентябре – это были особенно жаркие дни, как бы захваченные осенью от влажного чикагского лета – Пегги не вернулась домой и не отвергла регулярную любовь.
На следующий день она заявила Вектору, что ему нужно вернуться назад в YMCA, конечно, она понимает, как ему будет тяжело без нее, но это нужно всего на три дня. Недоумевающий Вектор последовал ее просьбе. Яркие видения черного тела приходили к нему по ночам. На третий день Пегги позвонила и попросила его приехать. Она сидела на стуле, застывшая и грустная – Вектору показалось, что ее лицо как будто потеряло свой обычный глянцевый блеск – и долго говорила о Боге и судьбе. Вектор не понимал, к чему произносились эти слова, но приговор его любви был кратким.
– Как ты думаешь, почему я не беременею? – спросила она.
Он потерялся с догадкой.
– Врач нашел у меня неизлечимую болезнь. Они определили, что это ненормальный рост клеток, но я-то поняла, о чем идет речь.
“Что за чепуха? Какая неизлечимая болезнь?” – подумал Вектор.
– Врачи ошибаются, – попробовал он ободрить ее, и вдруг ему почему-то стало ясно, что никакой ошибки здесь нет.
“Пока смерть не разлучит нас”, – закрутилось у него в голове.
– Еще врач сказал, что если я хочу прожить дольше, то не должна часто иметь мужчину. Вчера я все решила. Мы будем жить порознь и встречаться раз в неделю. Через свою работу ты оформишь для меня медицинскую страховку. “Хайат” – солидная фирма. Они обеспечивают страховками своих работников и членов их семей. А впрочем, так ли это теперь важно? Ведь в этой жизни ничто не важно… кроме встречи с Богом.
Вектор обнял ее и пытался что-то сказать, но тут же почувствовал, что его слова, даже произнесенные по-английски совершенно правильно и с должной интонацией, прозвучат теперь совершенно не к месту.
Он сделал все так, как она хотела – переехал назад в YMCA, где ему досталась комната на полтора квадратных метра больше той, в которой он жил до бракосочетания, и весь следующий год ездил к Пегги, следя за оплатой медицинских счетов, сумма которых вскоре достигла астрономических цифр. Однако, гостиничная корпорация “Хайат” была действительно солидной и аккуратно оплачивала все медицинские расходы члена семьи своего работника.
Неожиданно Вектору пришло письмо из Чикагского иммиграционного департамента о том, что его прошение о политическом убежище отклонено за недостаточностью оснований. Он
Тело Пегги умирало. Вместе с ней умирала и надежда Вектора на то, что произойдет чудо выздоровления – надежда глупая, отчаянная и пустая.
Холодным декабрьским утром, когда чикагский ветер срывал с вековых деревьев кладбища Южной стороны последние листья, Вектор стоял у черного лакированного гроба. Вознося Библию и глаза к небу, пастор произносил долгую речь о свидании всех и вся в этом мире с Богом. Гроб опустили в землю, засыпали землей, и Вектор вышел с кладбища, провожая взглядом кленовый лист, медленно кружащийся в воздухе. Даже когда ветер на несколько секунд стихал, лист все не падал на землю, как будто его подвесили над ней на тонкой невидимой нити. После поминок Вектор, как положено, не выходил на работу три дня, бродя с утра до вечера по одной и той же аллее в парке Золотого берега и садясь на одну и ту же скамейку.
Через три дня в Чикаго выпал первый снег и, раздав вещи Пегги ее родственникам, он сдал квартиру на Шеридан, на которую последний год вместе с его комнатой в YMCA тратил почти весь свой заработок швейцара.
Вскоре от администрации “Хайат” пришло уведомление о том, что лимит его медицинской страховки превысил полмиллиона долларов, и по условиям страховки от дальнейшей оплаты медицинских счетов компания отказывается.
“Что ж. Условия есть условия, хоть и солидные. И, слава Богу, что солидные. Ведь ничего другого я не мог бы ей дать”, – подумал Вектор.
Он продолжал работать в “Хайат”, пока весной в его жизни не произошли неожиданные перемены. Иногда встречаясь с соотечественниками, чтобы перебросится с ними русским словечком, он время от времени посещал “русские места” – ресторан “Метрополь” в северо-западных краях необъятного чикагского мегаполиса и ресторан “Московские ночи”, где на его слуху все чаще стало задерживаться слово “программирование”.
– Старик, пойми, – говорил ему завсегдатай “Московских ночей” Игорь, который приехал из Москвы по рабочей визе в один из крупнейших чикагских банков, – с твоим английским трудиться здесь столько лет швейцаром, тем более сейчас, когда в программисты берут чуть ли не парикмахерш, – это преступление против русской совести.
Обычно после таких разговоров Вектор вспоминал, что в институте он учил программирование, и особенно у него удавался перевод чисел из десятичной системы исчисления в двоичную и шестнадцатеричную, но, насколько за это время программирование продвинулось вперед, он слабо себе представлял. Однако всякий раз, поговорив с Игорем, он ощущал, что в его жизни что-то действительно проходит стороной. И вот, набрав в библиотеке книжек по информатике и вчитываясь в как будто перенесенные из одного времени и пространства в другое слова-коды: “program begin”, “declare A,B,C”, “if”, “else”, “go to”, “stop”, Вектор решил попробовать себя в новом качестве программиста. По совету Игоря выбор пал на солидного “job hunter” – “охотника за работами” – компанию, направляющую конкурсантов в другие компании по результатам собеседования.