Бездомный
Шрифт:
Однако заветного статуса беженца ему все не давали, на интервью не вызывали, хотя разрешение на работу продлевали регулярно каждые полгода.
Освоившись с английским, Вектор неожиданно нашел постоянную работу швейцара в крупной гостиничной фирме “Хайат”, тем самым изменив свой статус “зарабатывающего нелегально” на статус “законопослушного налогоплательщика”. На работу в отель он приходил шесть раз в неделю в девять утра, а уходил в час дня – таково было расписание его сокращенной рабочей недели, которая оставалось неизменной три года.
Подвал с руммейтом сменился на отдельный номер в гостинице YMCA, на углу улиц Чикаго и Стейт, в двадцати минутах
Однако, приглашение на интервью из иммиграционного департамента так и не приходило, и Вектор постепенно начал привыкать к своему положению “беженца, законно ожидающего статус беженца” с безвременным продлением разрешения на работу.
Неожиданно, правда, пришло письмо из русского посольства в Вашингтоне о том, что его паспорт, который пролежал в посольском архиве пять лет, является недействительным, и в соответствии с постановлением президента “Виктор Куиш не является больше гражданином Российской федерации в связи с непродлением российского гражданства”.
Денег, которые он зарабатывал в отеле – четыре доллара двадцать пять центов в час и чаевых до пятидесяти долларов в день – вполне хватало на оплату жилья, неплохое питание в китайских и мексиканских кафе и небольшие удовольствия в виде походов в кинотеатры, бильярда в диско-клубе “Экскалибр” и покупок одежды в магазинах “Великолепной мили” на Мичиган-авеню.
К концу шестого года в Америке русская жизнь Вектора казалась ему стирающимися воспоминаниями, в которых чаще всего возникал вид из окон его серпуховского дома и литое тело Анастасии, сжимающее его в любовных порывах стальными руками и ногами.
Говоря с адвокатом о состоянии его заявления на статус беженца, Вектор все больше свыкался с мыслью, что его ситуация вполне обычная, потому что таких заявлений, по словам Марка, подается “море, океан и небольшая речка”.
– Вы напрасно беспокоитесь, Вектор, – говорил Марк. – Я хорошо помню о вашем деле. И даже если теперь вам откажут в политическом убежище, что было бы совершенно невероятно, хотя, как я представляю, ситуация в России несколько изменилась в сторону свободы и демократии, далекой, впрочем, от американской, то у нашего закона есть много возможностей затянуть ваше дело на неопределенный срок. А потом для вас вообще наступит “статус акклиматизации”, то есть депортировать вас не смогут просто на основании того, что вы прожили в стране слишком долго.
Успокоенный такими уверениями Марка, Вектор продолжал жить в YMCA, довольствуясь тем, что посылает ему судьба.
За пять лет у Вектора было три женщины: немецкая еврейка, ирландская американка и филиппинская китаянка – романы непродолжительные, и во всех трех случаях закончившиеся одной и той же фразой на английском языке, сказанной с соответствующими тремя акцентами: “Такого имени Вектор нет, к тому же у тебя нет американского гражданства. Поэтому у нас нет будущего”. Однако затем произошла четвертая встреча, которая имела роковые последствия.
Теплым апрельским днем, когда бриз от озера Мичиган так приятно ласкает лицо, закончив рабочий день в “Хайат”, Вектор гулял по парку, тянущемуся от Золотого берега к станции сабвея “Аддисон”. Людей в парке было немного.
Проходя по аллее, Вектор обратил внимание на негритянку, неподвижно сидевшую на скамейке.
– Are you OK? – спросил он, стараясь как можно правильнее проговорить фразу.
Застывшее изваяние вздрогнуло и повернулось к нему, поправляя на бедрах черный плащ.
– Меня зовут Вектор. Я – русский, – добавил он.
– Да, я в порядке, – ответила негритянка и тут же стала говорить о своем настроении такой скороговоркой, что было трудно понять хотя бы одну фразу.
– Впрочем, это неважно, потому что меня зовут Пегги, – заключила она.
“И зачем я спросил ее, все ли с ней в порядке?” – подумал Вектор, провожая ее по парку до дома, выходящего торцами трех корпусов на улицу Шеридан. У своего подъезда Пегги сказала, что в ее доме живет много русских, и попросила Вектора позвонить ей завтра вечером – они снова пойдут гулять у озера. Вернувшись в свой гостиничный номер, он долго лежал на кровати, уставившись в белый потолок. Из головы у него не выходил неподвижный торс, затянутый в черный плащ и слова, вырывавшиеся скороговоркой из этого торса. Он представлял это черное литье жарким и голым, а рядом свое белое тело, нескладное и дрожащее, как оно когда-то дрожало под жарким телом Анастасии. Вектор позвонил Пегги.
– Не завтра, а сегодня, – твердо сказал он в трубку.
– Сегодня, – подтвердила Пегги.
Все дальнейшие события той ночи он помнил с какими-то провалами – бутылка французского вина, ветчина в итальянской булочке, глиняная чашка чая с надписью: “The Lord is my light and my salvation”, а потом липкий пот, стекающий чистыми слезами с черного торса, и невероятно круглые бедра, в которые он все входил и входил, и казалось, что не будет конца этому желанию.
– O, Jesus! O, Lord! – извивалась черная плоть на белой простыне.
В три часа ночи Вектор точно знал, что уже не представляет свою жизнь без этого черного тела, и без памяти провалился в сон. Рано утром он открыл глаза и увидел Пегги неподвижно сидящей на кровати.
– You took advantage of me, – сказала она спокойно.
– No, I did not, – так же спокойно ответил он, стараясь как можно отчетливее поставить ударение на слове “not”, оделся и поехал на работу.
Вечером они встретились на той же скамейке, на которой познакомились вчера, и Пегги сказала, что продолжать эти отношения она не может.
– Все это было как мираж… потому что у меня давно не было мужчины. Но ведь я новорожденная христианка, а новорожденные христиане не могут заниматься любовью, не состоя в браке. Кстати, ты читал Библию?
Вопрос сбил Вектора с толку.
– Да, это было давно… и в России, – ответил он.
– Вот видишь, все это было… как в тумане. Впрочем, расстаться с тобой я тоже не могу. Ведь ты вошел в меня по любви. И поэтому нам нужно вступить в законный брак.
Такое заключение Пегги повергло Вектора в раздумья о том, что виной происшедшему было его недостаточное знание Библии, но слово “брак” было произнесено черным ртом так твердо, что он не видел никаких препятствий к тому, почему бы ему этого не сделать.