Бездыханные ІІІ
Шрифт:
Дейзи возмущенно вспыхнула, поджав губы с такой силой, что на подбородке выступили морщинки.
— Дети растут не по дням, а по часам, — засмеялся папа, глядя на обидевшуюся сестренку. Тут он перевел взгляд на меня и многозначительно поднял бровь. — Но все же она задала очень правильный вопрос.
Я потупила взор, смутившись и начала бесцельно вертеть в руках чашку чая.
— Ну, вроде да, — ответила я тихо и поначалу даже понадеялась, что меня не услышат.
— Вроде? — нахмурилась мама. — То есть это несерьезные отношения?
— Нет, нет, ты что! — быстро возразила я. — Все серьезно, даже очень!
— Насколько серьезно? — спросила мама, лукаво прищурившись.
Если
— Мы вместе уже год. Я часто бываю у него дома, и в довольно близких отношениях с его родителями, вернее, опекунами: дядей и тетей. Они очень хорошие и заботятся обо мне. А этим летом мы, вместе с его семьей, ехали заграницу. Я впервые выехала из своего штата — это было так чудесно! А еще…
Я запнулась, увидев заинтересованные и слегка удивленные взгляды родителей. Но это в большинстве касалось отца. Мама была серьезна, но я успела заметить растерянные метания его глаз то вниз, то на меня.
— Ну, ты уже взрослая, — заговорила она старательно спокойным голосом, хотя в начале он немного дрогнул. — Это не странно, что у тебя есть молодой человек, и вы в таких серьезных отношениях… Просто мы должны привыкнуть к тебе взрослой, вот и все.
Казалось, последними словами она пыталась уверить себя, а не меня. Я это сразу поняла и нежно улыбнулась.
— Не волнуйся, мам. Я довольно серьезно отношусь к понятию «отношения» и делаю выбор, основываясь на мыслях о нашем будущем.
При этом я буквально почувствовала, как внутренняя Мио иронически мне захлопала.
— Ну, раз ты так говоришь…
Мама тяжело вздохнула, а папа вновь засмеялся, глядя на неё.
— Не волнуйся, Джо. Мио знает себе цену, как и все женщины в роду Лоуренс. Готов поспорить, наш будущий зять толковый парень, если она взглянула в его сторону.
При словах «будущий зять», я нервно засмеялась, а мама лишь тяжелее вздохнула. Дейзи же, не до конца понимая, о чем мы говорим, просто перестала слушать.
Мы еще долго говорили о том и сём: родители рассказывали об Австралии, я о своей жизни, стараясь избежать грустного и говорить лишь о веселом. Внезапно Дейзи широко и громко зевнула, но, осознав, что это было слишком явно, старательно изобразила выражение максимальной бодрости на лице.
— Все нормл… нормально! — проговорила она, заметив удивленные взгляды.
— О нет, юная леди, — покачала мама головой, — у тебя уже язык заплетается. — Взглянув на наручные часы, она охнула, — Боже мой, уже так поздно! Все спать, быстро! И никаких «но»!
Если бы сестра не хотела спать, она бы еще долго протестовала, но природным потребностям не возразишь. Я же была расстроена тем, что придется перервать беседу; мне, естественно, спать не хотелось, а рассказы мамы и папы были такими интересными, что я готова была слушать их всю ночь.
Но пришлось повиноваться. Папа пошел укладывать спать Дейзи, а я помогла маме убрать со стола и помыть по суду.
Когда мы остались с ней одни в кухне, между нами повисло неясно откуда взявшееся неловкое молчание.
Мама мыла тарелки, а я вытирала их полотенцем и ставила на место. Мне хотелось с чего-то начать разговор, чтобы перервать это тишину, но на ум ничего не приходило. Наверное, мама тоже чувствовала что-то подобное, так как через минуту заговорила первой.
— Знаешь, когда я встретила твоего отца впервые, он был тем еще хулиганом. Вечно лез в драки, пропускал уроки, ссорился с учителями… Но был красив, от чего и тщеславен.
Я подняла
— Я увидела его, — продолжала мама, шуруя мочалкой сковородку, — когда перешла в старшую школу. Он был на третьем году, а я лишь на первом. Я была примерной ученицей, воспитанной девочкой; с детства любила читать романы о благородных леди и обаятельных джентльменах. Из-за такого увлечения я все время старалась быть похожей на тех самых леди: держала спину ровно, тренировала изящную походку, отращивала волосы, закручивая концы в легкие кудри, в то время как все девочки вокруг делали сумасшедшие «взрывы» на голове, старясь поспеть за модой. Училась играть на пианино и рисовать, и тому подобное. Это все забирало много времени, но я была довольна, глядя на себя со стороны.
— И как же вы с папой сошлись при таких различиях? — нетерпеливо спросила я, когда мама сделала короткую паузу.
Женщина вдруг засмеялась.
— Я случайно нашла его дневник. Когда была физкультура, и мальчики сдавали нормативы, девочки в это время ожидали своей очереди на лавочках. Я сидела на самом заду и читала книгу. Вдруг она выскользнула у меня из рук и упала под лавку. Когда я наклонилась, чтобы её достать, то обнаружила рядом какой-то блокнот с маленьким замочком. Прямо на обложке, жирным черным маркером было выведено: «Собственность Генри Лоуренса. Кто аткроет — изобью!». Так и написано, с ошибкой. Я знала Генри Лоуренса, вся школа знала. И как бы не был мне противен этот мальчишка, блокнот был ему, наверное, очень важен, так что я решила отдать его владельцу. На перемене я отыскала Генри и, быстро сунув ему в руки блокнот, молча ушла, оставив того стоять в ступоре. Естественно, он меня нагнал, грубо повернул и потребовал рассказать, откуда у меня его дневник; а я только тогда узнала, что это был именно дневник, и удивилась его наличию у такого грубого парня. Я ответила, что нашла блокнот в спортзале под лавкой. Тогда Генри начал докапываться, открывала ли я его, ответом было решительное «нет». Он мне не поверил и потом, при каждом удобном случае отлавливал меня в коридоре и докапывался: «Ты читала его? Я знаю, что читала!». Через пару дней даже начал говорить, что-то вроде: «То, что было на пятой странице — это я не серьезно. Я написал, что был готов заплакать, а на самом деле не слишком то и болело. Ну сломал руку, не реветь же из-за этого!». Он будто бы оправдывался передо мной!
Мама перемыла всю посуду и сейчас протирала умывальник мочалкой.
— Он говорил, а я молчала. И в один прекрасный момент поняла, что он уже не достает меня из-за своего дневника, а просто рассказывает то, что писал, и будто бы искал у меня ответы на вопросы, что задавал себе в дневнике. Первые дни я даже не вдумывалась в его слова и продолжала заниматься своими делами, но потом что-то поменялось… я начала слушать, обдумывать, отвечать. Никто не знал о нас, так как Генри обычно находил меня в местах, где не было его друзей. Чаще всего это было в дальнем конце библиотеки, за маленьким ветхим столиком, скрытым книжными полками. — Мама ностальгически улыбнулась. — Естественно, о нашей связи все же узнали, и возникло немало проблем, так как мы с Генри были слишком разными. Комичней всего было то, что у нас были одинаковые фамилии, и это стало поводом для глупых сплетен, что откровенно бесило Генри. Но наши частые разговоры изменили его: он стал более спокойным, не лез в драки, поменял отношение к жизни. А когда он, пригласив меня на свой выпускной, подъехал ко мне домой на своем байке в черном фраке и величественно провозгласил: «Карета подана, миледи», я засмеялась и осознала, что окончательно влюбилась.