Беженцы и победители
Шрифт:
— Пройдемся по саду, землячка. Панове не откажутся прогуляться с нами?
Панове, конечно же, отказываются: они спешат и Катовице. Они благодарят пани и еще раз просят передать их благодарность за щедрый подарок пану.
— Да оставайтесь, панове!
Интересно, что бы он стал делать, если бы им вдруг вздумалось остаться?
Между тем товарищи из руководства краковской группы политэмигрантов решают заняться большой политикой — поездки в Варшаву, где они встречаются с чешским генералом Прхалой, следуют одна за другой. «Еще немного, — утверждают они, — и генерал будет наш. У него, как у всякого военного, непомерные амбиции, но политически он ужасно наивен. Вот увидите,
Довольно оригинальная концепция, но в суматохе тех дней удивляться ее появлению на свет не приходилось.
23 августа 1939 года Советский Союз и Германия заключают договор о ненападении. Что же теперь будет? Где искать спасения с детьми и беременными женами от занесенного над их головами фашистского топора?
Эмигранты собираются в самой большой комнате «Пшелота». Они рассаживаются на кроватях, на стульях, на подоконниках и даже на полу. Мало кто сохраняет спокойствие и веру в будущее. Эда Фриш, Владя Эмлер и Густа Чабан пытаются разъяснить им ситуацию. У них мало фактов, но их вера в Советский Союз неколебима.
В своих выступлениях они говорят, что шаг, предпринятый Советским Союзом, без сомнения, помог сорвать заговор империалистов, замышлявших второй Мюнхен, жертвой которого на этот раз должна была стать Польша, и ликвидировать угрозу создания единого фронта империалистов Запада и нацистской Германии против СССР. Искусственно затягиваемые переговоры в Москве, на которые Франция и Англия прислали второстепенных дипломатов, призваны были лишь замаскировать этот коварный замысел. И вот Советский Союз с помощью договора разрушил планы империалистов. Пусть теперь они грызутся между собой, Советский Союз тем временем соберется с силами и внесет решающий вклад в дело сохранения мира.
— Вы спрашиваете, товарищи, кому верить. Верьте Советскому Союзу и товарищу Сталину! — так заканчивает свое выступление один из ораторов.
И люди верят. Не могут не верить, ибо понимают, что свет освобождения придет с Востока.
Однажды «Пшелот» посещают двое военных из броновицкого лагеря. Они предлагают всем военнослужащим и лицам призывного возраста вступить в легион.
— А кто позаботится об оставшихся?
— Этого мы не знаем.
— А почему вы не приняли тех, кто хотел вступить в легион добровольно? Из нашей группы и из Кракова?
— Так то белобилетники.
— Разве вам не известно, что их даже через проходную не пропустили? Так как же определили, что они негодны к строевой службе?
Военные объяснить этого не могут.
Оперативно собирается совещание актива, на котором каждому позволено высказать свое мнение. К сожалению, на этот раз не удается побеседовать лично с командиром легиона подполковником Свободой. С ним наверняка можно было бы договориться, а так… Руководство группы эмигрантов вынуждено обратить серьезное внимание на тревожные факты, свидетельствующие об антидемократической позиции части командного состава легиона, о царящих в легионе шовинистических настроениях и антисемитизме, о высказываниях и действиях некоторых легионеров, направленных на подрыв национального единства. В практике краковского консульства Чехословакии и призывной комиссии отмечен ряд случаев дискриминации, свидетельствующих о реакционной, более того — профашистской и расистской
В Броновице уезжают только трое или четверо.
Неподалеку от Катовице вдоль границы спешно строятся оборонительные укрепления. Из окопов, вырытых в песке, улыбаются молодые польские пехотинцы. Они уверены, что задержат и разобьют врага. Перед окопами они устанавливают сваренные на скорую руку противотанковые ежи и разматывают мотки колючей проволоки. На открытом пространстве среди бела дня…
В некоторых катовицких домах взрываются мины с часовым механизмом. Немцы, надрывая глотки, орут: «Хайль Гитлер!» и «Дойчланд, Дойчланд юбер алее». Вокруг Немецкого дома летают камни, тут и там возникают драки. Иногда звучат пистолетные выстрелы.
Войска и полиция наводят порядок, и к ночи полностью овладевают ситуацией. В последний раз…
На землю опускается ночь — тихая душная ночь на 1 сентября 1939 года. А утром Ондрей и Владя просыпаются от артиллерийского грохота. Они бросаются к окнам и заспанными глазами вглядываются в небо. Поначалу видят лишь небольшие тучки в голубой дали. Но проходит несколько минут, и они замечают разрывы зенитных снарядов. Воют сирены, однако никто никуда не бежит. Люди стоят на тротуарах, на трамвайных путях и, всматриваясь в даль, громко переговариваются, смеются, размахивают руками. Это, конечно же, не налет, а просто учебная тревога. И стрельба тоже учебная. В небе не видно ни одного самолета, вообще ничего не видно. Так и надо, пусть немцы знают…
И все же трудно отделаться от тревожного чувства, ведь до границы рукой подать. А если вспомнить сомнительные укрепления, вырытые в песке, и сравнить их с основательными, отлично оборудованными укреплениями на границах Чехословакии… Нет, лучше не вспоминать!
Вскоре стрельба стихает.
Около восьми в комнату руководства «Пшелота» входит Ярда Достал. Человек он тихий, незаметный. И работу, кажется, выбирает себе под стать — что-нибудь очень нужное, но не бросающееся в глаза. Он не любит выступать с пространными речами, не ввязывается в дискуссии на собраниях, даже не поет вместе со всеми. Он только время от времени перекидывается парой слов, но именно с тем, у кого плохое настроение, кого что-то мучает, кто ищет выхода из трудного положения и никак не может его найти. Не тратя лишних слов, он добывает и ремонтирует все, что нужно эмигрантам. Если к обеду дают что-нибудь вкусное, он просит добавку, а потом эту добавку вместе со своей порцией раздает детям. И они бегают за ним, как цыплята за наседкой.
Он страдает астмой, потому что прошел через все, что обычно выпадает на долю профессионального революционера: сидел в тюрьмах, скрывался, голодал. И друзья нередко жалеют его: «Ярда, опять ты кашляешь. Приляг на минутку, отдохни». А он отвечает им с виноватой улыбкой: «Сейчас, сейчас… Вы лучше бы посмотрели на Густу Чабана, ему хуже, чем мне…»
Ярда стоит, опершись о косяк двери, и никак не может справиться с одышкой. Наконец он приходит в себя:
— Во что играете?
— Делим группу на две части. Помоги нам, Ярда, ты ведь хорошо знаешь людей.
— А зачем это?
— На всякий случай. Одна группа — это те, кто поедет поездом, — женщины, дети, больные. Остальные пойдут пешком. Ты в первой группе.
— Как падалица, да?
— Но идти пешком ты не сможешь. Обидного здесь для тебя ничего нет. Нам нужно, чтобы с этими людьми находился человек, который способен им помочь. Ведь всякое может случиться.
— Конечно, всякое. Так торопитесь. Скорей решайте, скорей!
— Спокойно, без паники!
— Я не собираюсь паниковать, но поторопиться все-таки придется. То, что должно было случиться, случилось. Война началась.