Безликая история
Шрифт:
И вот его должны выписывать к Новому году, и понятно, что ни о каких поездках и тусовках речи быть не может. И чтобы как-то его поддержать, я отказался куда-либо ехать и пошел в новогоднюю ночь к нему. Родители были только рады, оба они нашли себе компании, так что не пришлось изображать из себя несколько часов нормальную семью. Лешины родители ни чего против не имели, они знали меня с детства, его отец был хорошо знаком с моим.
У него была очень религиозная семья. Особенно мать. Не знаю как, но каким-то христианским
Леша тоже был православным христианином, но из-за возраста малость непоследовательным. В моей же семье к религии относились неопределенно. Отец был крещеным, но на этом вся его религиозность заканчивалась. Если он и верил, то знал, что его ждет только ад. Мать же была агностиком – так она объясняла свои взгляды, а по мне она, с одной стороны, не имея религиозного воспитания, с другой – знания, просто отмахивалась от темы. Последними верующими в ее семье были ее бабушка и дед по материнской линии. Они были мусульманами.
У меня же были сложные отношения с божественным началом. Я не только ставил себя отдельно от остальных людей, но и не мог признать над собой абсолютного авторитета. Я слишком сильно верил в себя, чтобы верить в Бога (или в Богов).
В ту ночь с 31-го на 1-е мы остались одни и у нас произошел разговор, важность которого я тогда не осознал, но почувствовал. И отреагировал неправильно, а осмыслил это только сейчас.
– Как успехи во французском? – спросил он.
– Peu `a peu, – ответил я.
– Я-то на нем не говорю.
– Потихоньку.
– Тесты проходил?
– B1-B2 где-то.
– Нормально. – Вдруг он потускнел.
– Что-то не так? – спросил я.
– Ты сильно хотел с ними поехать?
– Да ладно, сколько этих вписок еще будет. С Денисом поеду или пойду, как получится. Тем более с классом не так интересно. А что?
– Тебе не кажется, что ты стал слишком много времени проводить за всем этим?
– Не знаю, мне не мешает.
– Думаешь?
– А в чем проблема?
– Не нравится мне все это…
– Да ладно тебе, они нормальные парни, тебе тоже не помешало бы сдружиться со всеми.
– Они тянут тебя.
Я знал это. Мое человеколюбие и Лешино были разными. Он относился к людям искренне, и в нем не было внутреннего презрения к окружающим. Я же был маскирующимся мизантропом. Я мог называть человека братом, пил с ним на брудершафт, но далеко внутри за всем этим угаром я ни во что не ставил его. Мне было плевать, дай мне пару месяцев, и я бы не вспомнил, как этого человека зовут.
– Уж не ревность ли это с твоей стороны? – ответил я ему.
– Какая ревность, побойся Бога…
– Я его не боюсь.
– Я вижу по тебе.
– А я вижу, что ты всего боишься…
– Я-то ладно, но о Боге
Он завел меня.
– Ты и сам знаешь, что его нет.
Он промолчал.
– Разве не так?
– Я так никогда не говорил, – эти слова он произносил почти шепотом, хотя его родители уехали час назад с родственниками и дома были только мы вдвоем. – Я лишь говорил, что верю не так, как… – он сменил мысль, – сам-то ты помнишь, что говорил мне о вере, когда делился впечатлениями о Достоевском?
– Это не совсем…
Он перебил меня:
– Веру надо пережить.
– Знаешь, сейчас мне кажется, что все это большой излишек. Вспомнить того же Раскольникова (мы были единственными, кто прочитал «Преступление и наказание» намного раньше программы). Он убедился, что он лишь тварь дрожащая, ни на что не способное дерьмо, возомнившее себя Наполеоном. Не думаю, что я как он.
– Думаешь, тебе и проверять не надо?
– Думаю, я уже все проверил.
– А не боишься стать Кирилловым?
– Хм. Он же просто псих.
– Ты не видишь себя со стороны. Не доведет это все тебя до добра.
– Ну это все вопрос веры, а мне нужно знать. Слушай, мне все нравится. Правда. Я просто кайфую от всего, что сейчас со мной происходит. Зачем мне это все прекращать, если я просто могу это делать. Мне это никак не мешает.
Я долго пытался реконструировать последние слова, но именно их почему-то будто отрезало от тела истории. Мне кажется, что сказал я нечто в этом духе, но не уверен, ведь, когда восстанавливаю эти слова, у меня начинает что-то жечь внутри, а виски наливаются тяжестью. Я думал, что он просто завидует мне. Он видел, что у меня все получается, видел, что я могу позволить себе то, что не может позволить себе он.
Наутро я позвонил Антону, спросил, как прошла поездка с классом (ездили они на турбазу за город). Он скинул мне несколько видео, как кого-то из одноклассников тушили в снегу, как они пытались скрыть следы, оставленные опрокинутым кальяном, как Кирилл и Дамир прыгали в сугроб с окна второго этажа и Дамирка приземлился в чью-то блевоту. Ничего не потерял, заключил я.
К обеду я распрощался с Лешей, а вечером поехал с Денисом на дачу к его одногруппнику.
Раздел 6
На этот раз записка, что я нашел, была сильно короче предыдущих и весьма размыта. Подчерк был больше похож на человеческий, но все еще далек от того, что я мог знать.
Пади на колени… Разразись истерическим криком… Разбей себе голову о пол…
Он все готов был бы сейчас отдать, лишь бы принять тогда в свое сердце истинное начало. Это мог быть кто угодно. Важна лишь суть, та, что дает понимание подлинного места в мире, что выстраивает связь между «Я» и вещами, что задает вектор движения.