Безмятежные годы (сборник)
Шрифт:
Это правда, у меня с чего-то голова разбаливаться стала.
Взял доктор меня руками за голову и ну тянуть за нижние веки, а потом зачем-то зубы смотреть стал.
– Небольшое малокровие, и нервна девица немножко. Поскорей весной на воздух. И овес давайте ей пить.
Ишь чего надумал – овес пить! Еще сеном кормить начнет. Володька, как услышал, обрадовался, дразнится теперь:
– Смотри, Мурка, еще ржать начнешь. Тетя не ошиблась ли, не позвала ли по ошибке ветеринара? Что-то у него приемы больно странные: первым делом в зубы смотреть, потом
– Ну, ладно, поехал. Скажи лучше новость.
– А новость важнецкая – наследник родился.
– А мне что? Был один, теперь два будет.
– Да ты думаешь, у кого?
– Да понятно, не у тебя, а у государя.
– А вот и нет!
– Ну, так у кого?
– У тети Лидуши!
– Ну-у?.. Врешь!..
– Ел боб, не вру.
– Когда? Да нет, врешь! Мамочка, правду он говорит, у тети Лидуши сын? – лечу я к мамусе.
– Правда, Мусинька, вчера вечером родился.
– А как его зовут?
– Да пока никак, ведь его еще не крестили, но назовут, вероятно, Сережей. Тетя очень любит это имя.
Наконец-то! Давно пора было! Но как я рада. Это ужасно-ужасно хорошо! Вот весело теперь будет! А все-таки жаль, что он мне племянником не может прийтись. Так бы хотелось, такой милый, круглый, весь в локонах, бегает за мной: «Тетя! Тетя!»
Понятно, я стала сейчас же упрашивать мамочку повести меня к тете Лидуше, но она ни за что не соглашалась. Говорит, что мальчуган еще слишком маленький, надо обождать несколько дней, теперь его беспокоить нельзя. А мне так хотелось, ведь я никогда в жизни не видела совсем-совсем маленького ребенка, видела только, как на улицах их мамки и няньки на руках носят. Да ведь это издали, и чужие.
Он, верно, милюсенький должен быть, особенно если на тетю Лидушу похож, ведь она такая хорошенькая. Да, но только тогда у него светлых локонов не будет, ведь тетя почти такая же черненькая, как мамочка. Но уж розовый наверняка будет, и глаза боль-шие-большие. Интересно, как его тетя одела, мальчиком или девочкой? Потому что иногда ведь маленьких мальчиков и в платьицах водят. Нет, пусть оденет его в матросский костюм, это страшно мило должно быть, такой малюсенький мужчина.
Надо ему для первого знакомства что-нибудь подарить. Что? Куклу не дашь, ведь мальчик… Отлично! У меня махонький белый барашек есть, его и отнесу. Только бы скорей повели меня туда, так хочется посмотреть!
Глава XXXI Светлый праздник. – Будущий Сережа. – Я персона
Опять я сто лет ничего не записывала, все не приходилось. На Страстной неделе мы всем домом говели [72] в одной церкви со Снежиными, но кроме как в церкви с ними не виделись – время ли по гостям ходить?
Люблю я, ужасно люблю Страстную неделю и все приготовления. Так торжественно, пахнет постным маслом, снятками [73] , все в каком-то особенном настроении, даже говорят тихо, ровно, не спеша; все такие кроткие. Даже Дарья с Глашей почти не бранятся, да, правда, и некогда: Дарья печет, месит, и жарит, а Глаша моет, трет, выколачивает. Но и суетятся как-то тихонько,
Папочка с мамочкой постятся, но нам с Володей это позволяют только наполовину и заставляют всякий день съедать по тарелке крепкого бульона. Я еще ела свое сено… то есть я хотела сказать, свой овес. Ну и гадость же! И как только бедные лошади могут этим всю жизнь питаться?
Зато мы с Володей отводим душу на икре, копченом сиге [74] , пирожках с грибами и тому подобных вкусностях. Кстати о грибах, Володька-таки не утерпел и изобразил, как две барыни в посту на улице встречаются:
– Ah, bonjour! – Bonjour, cMrie! – Est-ce que vous govez? – Oui, je gove. – Et qu’est-ce que vous mangez? – Des pirogues avec des gribéa [75] .
Только насмешил меня в то время, когда я говела, а разве это хорошо? И то я так боялась, так боялась что-нибудь забыть на исповеди сказать. Уж я припоминала-припоминала, кажется, ничего не утаила, а то ведь это страшный-страшный грех.
Самая интересная суетня началась с четверга вечера: делали куличи, мазурки [76] , и от всякого теста Дарья давала мне по кусочку, так что я сама смастерила и булочку, и мазурку. В пятницу красили яйца лаком семи цветов. У меня неважно выходит, но Володя так размалевал, просто чудо: и цветами, и разноцветными треугольниками, вот как мячики бывают. И такие веселенькие, пестренькие, просто игрушки!
В субботу приготовляли пасхальный стол. Как всегда, скатерть по краю украсили зелеными ветками – знаете, бабы продают такие, длинные-длинные, по три-четыре аршина [77] каждая! Очень красивые. Наставили много гиацинтиков, дивно хорошо вышло, а уж про то, какие вкусные вещи между всем этим разместили, и говорить нечего!
К заутрене нас ни за что не взяли, а уложили в десять часов спать и обещали разбудить, когда придут из церкви разговляться. Уж я сквозь сон слышу, что звонят, живо вскакиваю, набрасываю халатик, бегу!
– Христос Воскресе, Муся! – говорит мамочка.
И всякий год, когда я первый раз слышу эти два слова, у меня точно какие-то мурашки по спине пробегут, в горле что-то зажмется, точно плакать хочется, и я не могу сразу, совсем сразу ответить: «Воистину Воскресе»! А колокола гудят, весело, торжественно, радостно так. Ах, хорошо, хорошо!
На первый и на второй день приходили поздравители, христосовались, ели, пили, пили и ели. Мы, дети, плюс Снежины катали яйца, а в еде от поздравителей тоже не отставали. Наконец вчера мамочка повела меня к тете Лидуше.
Володька страшно смеялся, когда узнал, что я хочу будущему Сереже барашка отнести, мамочка тоже говорила, что он еще не поймет, но я все-таки игрушку в карман положила да еще прихватила хорошенькое пестрое яичко. Что ж тут не понять? Держи в руках да смотри.
Приходим. Ну, конечно, нас целуют, обнимают. Тетя Лидуша радостная, сияющая, Леонид Георгиевич тоже.
– Хочешь, Муся, конечно, Сережу моего посмотреть? А он славный будет мальчуган. Вы как раз вовремя пришли, он теперь не спит – гуляет. Пойдем.