Безнадежно одинокий король. Генрих VIII и шесть его жен
Шрифт:
Передо мной, подобно стае черных воронов, темнел сонм необычайно молчаливых советников, сегодня они забыли о сварах и пререканиях.
— Герцог был моим другом. Мы знали друг друга с детских лет.
Умолкнув, я вытащил стихи, выбранные в качестве прощальной элегии. Как удачно, что нашлись эти славные строфы, поскольку мои творческие способности сейчас ограничивались возрастом семилетнего ребенка; и в сущности, именно он больше всего горевал — тот неуверенный в себе мальчишка из Шинского манора. Я развернул стихи Генри Говарда, написанные по другому случаю, хотя они как нельзя лучше отражали мои нынешние мысли.
Счастливой53
Стихотворение Генри Говарда «Счастливая жизнь», перевод Александра Лукьянова.
Я помедлил, складывая листок. Также когда-то на похоронах моей матери читал стихи Томас Мор, а я, одиннадцатилетний мальчик, с трепетом внимал ему. Именно тогда, слушая его, я проникся добрыми чувствами к Мору, и они фатально связали меня с ним. Я еще оплакивал его, вопреки голосу разума. Мои лучшие детские и отроческие порывы мгновенно воскресли возле гроба Брэндона… и неизбежно рассеялись.
— Герцог Суффолк — наследник подлинного рыцарства, — сказал я, — и в жизни я не встречал более верного человека. Он никогда не предавал друзей, не побеждал противников бесчестным оружием…
Я глянул на моих противоборствующих тайных советников, клубок ядовитых змей: завистливых, злословящих и злоумышляющих. Их личины, благообразно облаченные в траур (за королевский счет), выглядели мирными и по-монашески праведными. Но я знал их гнилое нутро. Ох как хорошо знал!
— Может ли кто-то из вас признать за собой оные добродетели?
Далее я перешел к боевой доблести и военным успехам, особо остановившись на французской кампании 1522 года, когда Брэндон пылал желанием взять Париж.
— Остановили его только зима и недостаток средств, — рассказывал я. — Как истинный рыцарь, он всегда подчинялся приказам своего суверена. Даже когда тот… — я хотел сказать «ошибался», но почувствовал, что такая сентиментальность сейчас неуместна, — отдавал приказы, коих герцог не понимал. Однако он с честью выполнял их и неуклонно следовал своему долгу.
Это была неразрывная цепь. Брэндон связал себя ею, присягнув мне на верность, поэтому подчинялся моим противоречивым приказам («сражайся с французами», «нет, уходи от Парижа, ибо у нас нет денег»), подобно тому, как я присягнул на верность Господу, чьи повеления бывали еще более озадачивающими. Неважно:
Кранмер сделал мне предупредительный знак. И я понял, что отпущенное мне время почти истекло.
Мое время почти истекло.
Я окинул взглядом собравшихся у гроба, и внезапно у меня мелькнула мысль: это были мои похороны и моя погребальная служба.
Разве не положат меня в ту же землю? Разве не на тот же самый катафалк установят мой гроб?
Я присутствовал на репетиции собственных похорон. На моем месте, разумеется, будет кто-то другой. Но в остальном все будет точно так же. Тот же Тайный совет, усердно изображающий скорбь. Кранмер, спешащий завершить обряд.
Возле гроба дымилась курильница, распространявшая густые и таинственные восточные ароматы.
Она будет стоять возле моего гроба.
Я пристально взглянул на этот священный сосуд. «Ты будешь здесь, — подумал я, — а меня не будет? Ты увидишь меня мертвым, а мои глаза навеки закроются? Ты будешь куриться, когда мое дыхание иссякнет?»
Ужасно понимать, что ты бессилен изменить непреложный ход вещей.
Меня охватила невыносимая тоска от предвидения собственного конца. В полнейшем потрясении я возложил на хладный камень турнирный шлем Брэндона — множество раз, забыв закрыть забрало, я глядел на него… Господи, мысленно я еще видел своего друга могучим, несущимся на меня рыцарем… Но он лежал теперь, скованный смертным сном.
— Он дорожил рыцарским гербом, дорожил этим шлемом. Отныне и вовеки он будет увенчивать сей каменный столп. Такова моя воля.
И, покоясь на вершине столпа, шлем Чарлза будет свидетелем того, как меня опустят в соседний склеп.
Нет-нет. Мне все еще не верилось… Я не мог пока постичь этого…
По знаку Кранмера могильщики выступили вперед, чтобы подкатить дроги к зияющей могиле. Плиты пола аккуратными рядами возвышались по ее краям, но взор притягивала глубокая темная бездна.
Кранмер дважды обошел вокруг гроба, окропляя его святой водой и окуривая ладаном. Смертное ложе Брэндона поблескивало росой в туманной дымке, как летнее утро.
Аккуратно и ловко гроб освободили от парадных украшений — бархатных покровов, знамен и цветов — и поставили у края дыры. Могильщики знали свое дело. Они действовали слаженно и сноровисто. Они знали, как пропустить веревки под гробом, не повредив сусального золота и герцогских гербов, и опустили его осторожно и мягко.
— «Всемогущий вечный Боже, обещавший в Сыне Своем прощение грехов и спасение от смерти вечной, укрепи нас Духом Своим Святым. Тебе, Господи, ведомы тайны сердец наших: не закрой милосердный слух Твой от молитвы нашей: но сохрани и избави нас, всесвятой Господи, вечный судия, от страданий в наш последний час, ибо любая смертная мука нисходит от Тебя».
Кранмер стоял на краю ужасной ямы.
— «Я в страхе и трепете перед грядущим днем гнева Божия, Судным днем. Тот день будет днем гнева, печали и напастей: день великого и высочайшего смятения. Избави меня, о Господи, от вечной смерти в тот Судный день: когда Гнев Божий сотрясет небо и землю».
А для Брэндона тот день настал. Ему уже выпало испытание — должно быть, прямо сейчас он отбывал ниспосланные ему наказания. Возможно, корчась в агонии, кричал он в чистилище, моля о прекращении мучений, — пока мы, смертные, пребывая в крайнем невежестве, созерцали последнее пристанище его бренных останков.