Безопасный уровень
Шрифт:
То есть в начале девятнадцатого века. Что же вы, сволочи, делали здесь двести лет? Внедрялись? Подначивали? Разрушали? Как вас не заметили? Вы же зеленые вонючие жабы с шестью руками.
— Сколько вас?
— Пятьсот пятнадцать тысяч.
— Такая точная цифра?
— Сюда прибыло три корабля разведчиков по пять тысяч на каждом. Потом десять кораблей с поселенцами по пятьдесят тысяч на каждом. Итого: пятьсот пятнадцать тысяч.
Сказанное не укладывается в голове, я смотрю в зеленую морду с выпученными глазами и пытаюсь осознать. Затекла
— Вы бессмертные?
— Нет, продолжительность жизни особи нашего вида в среднем сто двадцать лет.
— Как тогда вы сохранили ту же численность?
Я понимаю, что спрашиваю что-то не то, но не могу идти вперед, оставляя позади пятна.
— Мы в любой момент можем менять размер популяции, если возникает необходимость. Пока она не возникала. Если какая-то семья теряет члена, она восполняет численность новым.
— До девяти? — догадываюсь я.
— До десяти, — поправляет судья.
Я вскакиваю и еще раз осматриваю пещеру, делаю несколько шагов, заглядываю в закоулки, напрягаю зрение, чтобы рассмотреть противоположный конец. Больше никого нет.
— Где ваш десятый?
— Он еще… не вывелся.
Он видит, что я его не понимаю, мимика людей ему хорошо знакома, он машет головой чуть назад и направо. В десяти метрах замечаю светло-зеленую чашу.
— Только прошу тебя, аккуратно, она очень подвержена внешним воздействиям.
Иду, все лягушки заметно волнуются, их кожа темнеет и становится почти черной, девять пар глаз следят за мной.
Чаша размером с большую раковину на высоте метра. Ее держит красивая резная ножка из красного камня. Тусклая лампа освещает содержимое: немного мутную воду, а на дне — размером с кулак взрослого человека полупрозрачную икринку. Приглядываюсь и различаю внутри свернувшийся калачиком эмбрион маленькой лягушки.
Зрелище шокирует. Только сейчас, видя эту зарождающуюся инопланетную жизнь, здесь, в доме судьи, я начинаю осознавать глубину происходящего. И чувствую нарастающее волнение Сергея.
Надо хватать его и валить отсюда! Одни мы не справимся! — кричит он.
Без паники, все по плану.
С трудом отрываю взгляд от икринки и иду назад. Цвет кожи инопланетян приходит в норму. Сажусь на прежнее место, спрашиваю:
— Зачем нужны наши миры? — Вершитель смотрит, но не понимает вопроса. Перефразирую: — Зачем нужны Игры?
— Ты Роберт? — вдруг спрашивает инопланетянин.
Глава 18
— Да, — врать причин нет, так же, как и рассказывать, что тут не только я. — Чип отключили, я вернулся, но воспоминания неполные.
— Когда ты вернулся из Диких земель, тебя хотели ликвидировать. Это я настоял на замещении.
Я ничего не понимаю, но это, похоже важно. Не забыть уточнить. Перевожу ствол на другую лягушку. Несмотря на низкую температуру, на лбу испарина.
— Обо мне позже — зачем нужны
Вершитель следит за пистолетом и быстро говорит:
— Дело в человеческой сущности. Мы дали надежду и надежность после Последней войны, очистили некоторые земли от радиации, естественно, не открывая себя. Научили людей жить по-новому — им, испуганным, потерявшим старый мир и старые ориентиры, этого было достаточно.
Трудно воспринимать его речь. Постоянно хочется перебивать и переспрашивать, да еще это нестерпимое желание выдавить ему глаза…
— Годы шли. Чтобы обслуживать даже пятьсот пятнадцать тысяч моих сородичей плюс самих тех, кто обслуживает, приходилось все время увеличивать численность людей, открывать и очищать новые места. Все труднее было заставить их добровольно подчиняться.
— Кстати, — перебиваю, — ты так говоришь, будто вы сами не участвовали в процессах. И где остальные ваши? Тут только девять домов.
Судья ерзает, волнуется. Ему недостает слов и жестов, да и веревка, врезаясь в тело, отвлекает.
— Мы любим холод, почти все мои соплеменники живут в Антарктиде, и там они преимущественно ничего не делают, — голос и выражение его лица вновь меняются. Что это — грусть, сожаление, злость? Это необходимо понять для правильной интерпретации его слов в дальнейшем. — Им там комфортно… Сейчас на острове только Вершители с семьями, раньше было намного больше. Остальные не хотят сюда прилетать: чтобы выдерживать даже такую температуру, как в этом здании — восемь градусов по Цельсию, — мы подвергаемся генной модификации. Вершителям ампутируют все лишнее, чтобы в балахоне они больше походили на людей.
Взглядом он указывает на обрубки двух передних ног. Цена за должность.
Что он хочет сказать? Что здесь сейчас управляют не инопланетяне, — спрашивает Сергей, — что они запустили механизм и отошли от дел? По крайней мере, от активного участия, и просто наслаждаются жизнью во льдах Антарктиды?
Херня это все. Вершители — верховная власть, именно им я представлял ежеквартальные отчеты.
Судья молчит, собираясь с мыслями. Сдерживаю себя и не подгоняю. Наконец он возобновляет прерванный моим вопросом рассказ:
— Шли годы, популяция людей росла. Возвращались и их… инстинкты. Все было предсказано нашими разведчиками, хорошо изучившими ваш вид, но мы все равно оказалось не готовы к таким большим различиям.
Люди не могут просто работать, есть и спать. Ваша раса все время рвется куда-то вперед, ей всегда что-то нужно сверх того, что есть. Редкий человек может долго находиться в состоянии покоя, к тому же регулярно рождаются личности, склонные к еще большей флуктуации и зачастую к агрессии.
Чем больше становилась территория, больше дел и больше людей, тем сложней было контролировать вашу… инициативность. Мы хорошо изучили человеческую историю — восстание и захват острова были вопросом времени. Показательные наказания и казни лишь ускоряли неизбежное.