Безумием мнимым безумие мира обличившие
Шрифт:
Расстроюсь я чем-нибудь на послушании, расскажу ей, а она мне скажет: «У послушников должна быть воля не своя, а Божия. А ты — послушница!» Помню также она говорила мне: «Удерживай себя от гнева и раздражения. Приучайся прощать обиды сестрам».
Часто я приходила к ней и исповедовала помыслы. Один раз прихожу вся насупленная, а она мне сразу говорит: «Ты опять недовольна! Так быстро меняется настроение, а надо поставить себя твердо и работать над собой, чтобы подвиг твой был ко спасению». Это тоже было в 1958 году.
Много мне тогда доводилось быть с блаженной старицей. Она была делателем Иисусовой молитвы. Приду к ней — принесу обед или зайду спросить что-либо, а она лежит и потихоньку, почти про себя: «Господи Иисусе Христе…» Сколько раз так ее заставала. Или, слышу, говорит:
Один раз прихожу к ней, и такое у меня уныние, я говорю: «Матушка, такое уныние у меня на сердце». — «А ты повторяй, — говорит, — Господи, спаси мя, погибаю! Господи, спаси мя, погибаю!» Шесть лет в богадельне на послушании я была. А когда только пришла в монастырь, матушка игумения Ангелина поставила меня в гостиницу. Вскоре пришла я к матери Екатерине и говорю: «Матушка, я раздражаюсь иной раз на богомольцев!» А она мне на это так сказала: «Обходитесь с ближними ласково, весело и с любовью! Служите им: они как странники — приехали к Матери Божией! Служите им с любовью, кротостию и терпением». И потом добавила: «Вы тогда будете спокойны, когда будете иметь терпение, смирение и любовь». Так она называла приезжих богомольцев: «Странники Божии — к Матери Божией приехали!» Часто слышала я от матушки в назидание: «Таково было мое сердце — всех утешать, а себя не жалеть!»
Один раз пришла я к ней и говорю: «Мать Екатерина, такое сердце у меня — вся как пустая, совершенно пустая и душа пустая. Не знаю: что мне делать?» Она мне на это ответила: «Сердце твое нечуткое, но Господь коснется и тебя Благодари Бога, что ты живешь в обители — под Покровом Матери Божией. Долго проживешь в обители, но в тюрьму попадешь». Вот уже 35 лет. как я в монастырю. «Ты пришла, — говорит, — в монастырь и вступила во святую обитель и окончи венцом нетленным!»
В другой раз я хитончик в клеточку надела, она подходит и говорит: «Решеточка, тюрьма, решеточка, тюрьма!» и водит пальчиком по клеточкам. Три года мне предсказала. Я говорю: «Мать Екатерина, я боюсь тюрьмы, очень боюсь!» А она так ответила: «Можно и в тюрьме не сидеть, а Господь пишет, что в тюрьме!»
***
«Я жила в монастыре второй год, — вспоминает сестра Л., — много было скорбей на первых порах; я совсем упала духом, трудно все, непонятно; иногда мне казалось: жизнь в монастыре мне не под силу. «Так хочется видеть мать Екатерину, — подумала я, отправляясь однажды на послушание, — в богадельню бежать некогда, да и час ранний». Выхожу за ворота — мне навстречу со стороны кладбища идет мать Екатерина. Увидев ее, я очень удивилась и в то же время обрадовалась исполнению моего желания. Поравнялись мы с ней, она начала мне говорить: «Три года исполнится — будешь ходить в шапке, а через семь лет поставят на клирос». Тогда я не придала большого значения словам матери Екатерины, так как не имела надежды, что когда-либо меня оденут в рясофор или я стану певчей. Но это исполнилось именно в те сроки, которые указала мать Екатерина».
Блаженная старица пришла однажды к сестре Н., дала ей конфету «Белочка» и сказала: «Передай матери М.И скажи ей, что эта «Белочка» с горьким орешком». Вскоре сестре М. пришлось испить горькую чашу скорбей.
В другой раз пришла мать Екатерина к сестре Н., дала ей три яблока и велела отнести к сестре М., которая в то время жила на скотном дворе, послушанием ее было пасти коров. Сестра М. никогда в жизни не встречала таких кислых яблок, какие прислала ей мать Екатерина, но все же она их съела — знала, что блаженная указывает ей на предстоящие новые скорби. Через несколько дней к сестре М. пришла мать В., подала ей металлический рубль и сказала: «Этот рубль прислала тебе блаженная старица и велела передать, что он тебе пригодится».
Наступил праздник Покрова Пресвятой Богородицы, который в Пюхтицком монастыре отмечается торжественно, с особыми традиционными обычаями. Все сестры молились за Божественной Литургией, кроме пастушек — они бессменно
Был десятый час дня, коровы наелись и, выбрав поудобней для себя место на пригорке у ручейка, полегли отдыхать. Сестра М., не теряя времени, вынула из сумочки, которая была надета у нее через плечо, маленькую псалтирь и углубилась в псалмы царя Давида. Камень, на который она присела, подвел ее… Назавтра утром, встав с постели, М. не могла наступить на правую ногу, у нее приключился радикулит. Пересиливая боль, с большим трудом пастушечка два дня ходила в поле, а на третий уже не в силах двинуться с места, разрыдавшись, призналась старшей, что не может идти на послушание.
С большим трудом, кое-как она доковыляла до монастыря, пришла в свою келию и улеглась в постель. Ни на пути, ни по дороге, ни во дворе монастыря никто с ней не повстречался, поэтому еще никто не знал о случившемся с ней. Вдруг стук в окно. «Мать М. здесь живет?» — послышался с улицы голос блаженной старицы. (Между прочим, сестру М. мать Екатерина называла всегда «мать», хотя та была только рясофорная послушница). Тихо вошла она в келью, подошла к кровати и подала сестре М. теплые чулки; затем села на стул и долго иносказательно что-то говорила, голос был ласковый, сердечный. Столько мира она с собой принесла…
Через неделю сестра М. вынуждена была поехать на лечение в больницу. Конфетка «Белочка», три кислых яблока и металлический рубль остались в памяти на всю жизнь.
Сестра Т. приехала в Нарву. В Йыхви у вокзала надо было сделать пересадку на другой автобус, который отправляется через час. В зале ожидания Т. встретила близкую знакомую; П. Д. сидела в ожидании поезда на Петербург. Разговоров «по душам» нашлось так много — не заметили, как приблизилось время прихода поезда. Они вышли на перрон и сели на скамейку. Их задушевная беседа была прервана свистком паровоза и стуком колес приближающегося поезда. «Эго на Петербург?» — спросила П. Д. — «Нет, на Таллинн», — спокойно ответила сестра Т. (Надо сказать, что эти поезда идут почти одновременно в противоположных направлениях).
Поезд ушел. П. Д. стала беспокоиться и спросила у проходившего мимо дежурного по вокзалу: «Куда этот поезд направился?»
— «На Петербург», — был ответ. Обе подруги растерялись, не зная, что делать. П. Д., расстроенная, стала говорить, что в Петербурге ее должны встречать, она подала телеграмму сестре. «Будет, бедная, там меня искать…» Сестра Т. предложила взять такси. Так и сделали. Сестра Т. на этом же такси доехала до Нарвы.
На следующий год П. Д. приехала в Пюхтицы помолиться и, встретив сестру Т., вот что ей рассказала: «Ты подумай, тогда-то в прошлом году, мать Екатерина мне предсказывала, что я не попаду на поезд. Я утром зашла к ней попрощаться, а она меня встречает со смехом: «А поезд-то ушел!..» А сама заливается от смеха. И опять: «А поезд-то ушел!..» Тогда я с удивлением слушала и не понимала, к чему она это говорит, и только дома вспомнила об этом».
А. А. при своем отъезде в Петербург зашла в богадельню попрощаться с блаженной старицей. Мать Екатерина, озабоченная, строго наказала А.А., чтобы она, когда приедет домой, сразу же навестила А.В. (А.В. старица особо любила). А.А. исполнила наказ матери Екатерины. — Оказалось, А.В. была тяжело больна и за ней некому было ухаживать. «Я мало знала мать Екатерину, никогда не ходила к ней в богадельню, не просила советов, но чувствовала, что она очень добрая, — вспоминает З. Л. — Помню, как в какой-то большой праздник в монастыре пекли пироги. Я жила за оградой у знакомой, и хотя пироги очень любила, но печь не умела, да и с деньгами было туго, едва сводила концы с концами. В этот праздничный день вечером, когда заблаговестили к службе, я пошла в монастырь и увидела, что по двору идет мать Екатерина и ест пирог. Кусок большой, румяный, и она с таким аппетитом ела, что у меня слюнки потекли. Поравнялись мы с матерью Екатериной, и я ей поклонилась, а она посмотрела на меня и спрашивает: «Пирога хочется?» Я уж скрывать не стала и ответила: «Очень». Она отломила большую часть пирога и протянула мне. «Кушай, вкусный, с рыбой», — и улыбнулась. Улыбка была ласковая, нежная, как у ребенка. Я взяла пирог, и стоя рядом, мы съели каждый свою половину.