Безумно горячий
Шрифт:
И еще он устал. Он плохо спал, большинство ночей они с Хокинсом мучились на раскладушках на складе, хотя парочку он с комфортом провел в гостевых спальнях Стил Стрит.
А за пределами Лафайетт его ослушался Порше. Сперва едва не убив, инцидент к тому же напугал до смерти и его и, вероятно, водителя, ехавшего по встречной полосе, чудом избежавшего лобового столкновения. Когда он, все еще не в себе, наконец прибыл в Лафайетт, сразу же отдал ключи Хокинсу.
Забывчивый, усталый, невнимательный – вождение было делом рискованным для старика, страдающего, как он опасался, регулярными провалами в памяти. Он ходил
«Где Хокинс? – гадал он. – И где Дилан?».
Он не помнил где они, как не помнил и имени мальчишки, и это волновало его также сильно, как и общая забывчивость. Так много вещей просто выплывало за пределы его памяти. Потом информация возвращалась, и ему оставалось лишь гадать, как что-то столь очевидное могло от него ускользнуть. Но имя мальчика к таким вещам не относилось, как и вопросы о местонахождении Хокинса и Дилана и времени их возвращения.
– Хорошо бы ты позвонил, – сказала Реган, оставляя кровать в покое и взбивая подушки. – Мы с Никки сильно волновались.
– Волноваться – это нехорошо, – сказал он, продвигаясь к креслу с книгой, которую взял с полки и начал читать неделю назад. – Но ты, кажется, слишком любишь этим заниматься.
Он услышал ее вздох, но заявление свое назад не взял. Реган волновалась так же, как Никки – рисовала: удручающе хорошо. И так было всегда. Никки была ходячим скандалом, несомненно. Если бы они жили где-то кроме Боулдера, ему бы пришлось прикрыть лавочку. Но Уилсон всегда волновался именно за Реган.
Никки была совсем ребенком, когда погибли Робин и Лиза. Она едва знала родителей, проведших почти весь последний год в Южной Америке. А вот Реган знала их хорошо и переживала потерю острее, чем сам Уилсон, раздавленный вестью о том, что жизни его красавца сына и его прекрасной жены унесло землетрясение в Перу, всего три года спустя после гибели его собственной жены, его дорогой Эвелин.
«Слишком много трагедий», – подумал он, желая не так хорошо помнить ту часть своей жизни. Вчерашний день и даже сегодняшний полдень были словно в тумане, но двадцать лет назад были четкие, ясные и все такие же болезненные.
– У тебя есть мобильник, дедушка.
– Да, но я забыл чертову зарядку, – наконец признал он. – Чертова штуковина слишком быстро сдохла. – Он был уверен, что собирался ей позвонить. Просто было очень сложно делать все правильно.
– Я пошла в полицию.
О, проклятье. Конечно, пошла. Его девочка могла и под каждым камнем проверить.
– Ну, это нехорошо, – проворчал он, устраиваясь в кресле. – Все это должно оставаться в тайне. Высокая секретность. Там было ФБР.
– ФБР? – Ее голос, доносившийся с другого конца кровати, где она укладывала его чемодан на скамеечку, стал выше. – И Кристиан Хокинс? Вместе?
– Да, да. Знаю, что ты думаешь. Но Хокинс оказался хорошим. Да я никогда и не верил, что он мог убить сенаторского сынка. Знаешь, твоя бабушка была очень беспокойной, так что это у тебя наследственное. – Ну, разве не так? Эвелин постоянно о нем беспокоилась. Он включил лампу, стоявшую рядом с креслом. Мальчишка уже принес чашку чая и печенье – все, как он любил: чай из Англии, а печенье из французской булочной
– Куин говорил мне, что Хокинса освободили, но все же – ФБР? Он не сказал, что ты на самом деле работаешь на ФБР.
– Сомневаюсь, что парень знал. Его там мне было, как мне кажется. – У него имелся адрес Куина, но самого его он на складе не видел. – Я сейчас должен был быть в Вернале со Стэном Райаном, заниматься тем огромным старым Стегозавром, которого он нашел весной.
– Ты пропустил выступление в Каспере.
Пропустил?
– Черт. – Он наклонился вперед, уперев одну руку в колено, и взглянул на нее. Касперская речь в музее Тейт была лучшим моментом во всем чертовом году – а он пропустил ее.
Ну, проклятье. Он просто свяжется с Виком Саттером и переназначит дату. Вот и все.
Она открыла его чемодан и уставилась внутрь, очевидно потрясенная содержимым. Она взглянула на него через плечо.
– Кто-то о тебе очень хорошо заботился.
Он ухмыльнулся. Ничто не могло произвести на женщину большего впечатления, как чемодан полный выстиранного и выглаженного белья. Прачечная, услугами которой пользовался Хокинс, стирала и гладила даже его чертовы носки.
– Как консультанту мне платят тысячу долларов в день. – Рано было еще пускать его на подножный корм, хоть он и не так ясно помнил все чертовы вещи, которые здесь творились.
– Тысячу долларов в день? – Ее брови взлетели почти до линии волос на лбу.
Он, и правда, удивил ее этим, что хорошо его насмешило. Теперь ему было трудно превзойти своих девочек. Никки все время затыкала его за пояс. Она целиком состояла из энергии, творения и ударов молний, которые летели под неожиданными углами. Реган была ее полной противоположностью: всегда организованная, действующая согласно правилам, шаг за шагом, по-своему блестящая, но никогда не использующая собственный потенциал полностью из-за постоянного страха рискнуть.
Уилсон частично винил в этом себя. Он вырастил сына согласно своему представлению о суровом и выносливом полевом исследователе, во-первых, и профессоре, во-вторых. Было бы преуменьшением сказать, что Уилсон оказался не готов к заботе о двух маленьких внучках. Хотя он никогда, никогда-никогда, даже на секунду, не задумывался об альтернативе. Никки и Реган принадлежали ему, они были всем, что осталось после катастрофы в Перу. И все же он мог сделать для Реган больше, чем просто быть довольным, что она пошла по его стопам. Никки раскрывалась в своем собственном направлении, но ему всегда казалось, что он должен был предложить Реган больше вариантов, поддерживать ее в попытке попробовать что-то новое.
И уж конечно ему стоило проявить твердость в той ситуации с идиотом Хэнсоном. Ни о чем в своей жизни он не сожалел, как о том, что позволил ей выйти замуж за Скотта. Она практически сразу стала несчастной. Но если он не был готов к маленьким девочкам, то девушки-подростки просто связали его по рукам и ногам. Слово «эмоциональная» вряд ли могло бы описать Реган в семнадцать, восемнадцать и девятнадцать. «Гормональный вихрь» подошло бы лучше.
На самом деле, однажды он подумал, что брак чуть успокоит ее. Так и случилось – только чересчур. Ко времени развода, она была так несчастно спокойна, что казалось, будто в ней умерла искра.